Страница 36 из 38
А Ангелина Андреевна, зря что ли высоко возрастная супруга, и она уже далеко не дура дурой, чтобы не понимать, к чему клонит Терентий – к урезанию расходов на её содержание. И поэтому она довольно находчива в этом жизненно для неё важном деле.
– Всё может быть и так, но тогда мне понадобится психолог, чтобы он снимал мой стресс. А он, между прочим, дороже обходится, чем пластик. – Вот так бескультурно и непонятно самой, но только не Терентием, на что намекая, дерзко заявляет эта стерва Ангелина Андреевна. И естественно, Терентий, когда слышит такие кощунственные, касающиеся его собственности заявления в свой адрес, – ты, Терентий, будь здоров, да заплатишь, – не может стерпеть. И он кулаком прямо в губы Ангелины Андреевны отправляет её к травматологу, как теперь всеми участниками этого семейного спора понимается, к наименее затратному варианту. В общем, нашли компромисс, ни тебе, ни мне. Что и говорить, а умеет Терентий Булычёв находить золотую середину во всём. Вот он и озолотился, и стал капиталистом, продавая оптом эту золотую серёдку.
И на этом выдуманная, а может и нет, история о Сил Силыче и Терентии Булычёве заканчивается, и Михаил, сказочник хренов, собрался было вывести мораль из этой своей сказки, но Клава перебил его.
– И как я понимаю, то ты от них всего этого апломба в себе набрался. – Клава попытался срезать Михаила.
– Это побочный эффект от общения. К тому же, чтобы быть принятым за своего, нужно быть хоть немного на них похожим. А иначе тебя не примут в свой круг и будут поглядывать на тебя с оглядкой. – Михаил хоть и был сбит с толку Клавой, но тем не менее, ловко выкручивается.
– С оглядкой? – удивился Клава.
– Всё, верно. – Как всё знает, заявляет Михаил. – Без оглядки на что-то или на кого-то, здесь никто и шагу не делает. Разве ты не замечал этого, когда, хотя бы в перемотке, смотрел какие-нибудь новости из шоу-бизнеса. Все эти публичные персоны, через слово оглядываются по сторонам. А вот что они там ищут, то они и сами, пожалуй, не знают. И возможно, что это у них, марионеток в душе, такой рефлекс, где их жизнь управляема со стороны, а не ими.
– Хм. Интересно. – Ответил Клава, задумчиво посмотрев в зал-галереи, где в беседах на отвлечённые, а может и важные темы, прохаживались гости, в ожидании сигнала от устроителей презентации, проследовать дальше.
– Так что без своего прикрытия, в виде на себя наговоров, своего рода иллюзии, здесь никак. И тебя, не то что не примут за своего, а скорей всего, и не поймут. «Да кто это такой и что он, бл***ь, тут делает?» – начнут встревоженно задаваться вопросами все эти публичные личности, начав оглядываться по сторонам и искать там поддержки у кого-то ещё, а чаще всего у своего заднего ума, коим они крепки и часто с ним советуются. Так что мимикрируй и тогда получишь доступ ко ртам местной публики. – Резюмировал себя Михаил. Чего для него, конечно, мало, и Михаил, прищурив один глаз на сторонне блуждающую публику, придвинувшись к Клаве, обратился к нему с полусекретным сообщением.
– Ну а сама по себе вся эта человеческая публичность, как бы она не изощрялась в собственной эпатажности и человеческой неполноценности, – мы люди без сердца, без любви и без комплексов, – что нынче в тренде, в так называемом руководстве к поведению и действию, или неписанном для них, сливок общества, правиле, всё же имеет в себе ту природную червоточину, – так она для них видится, – которая их искусственность выдаёт с потрохами. Я этот природный признак, вскрывающий их настоящую суть, которую они тщательно, всеми силами скрывают с помощью всей этой публичной иллюзорности, выдавая себя чёрте за что и за кого, лишь бы не быть тем, кем они есть на самом деле, – такая нынче тенденция, брать немыслимые вершины по своему изменению, но только не быть самим собой, – называю суффикс. – Михаил перевёл дух и, бросив взгляд в толпу, продолжил.
– Да вон тот же Басков. – Сказал Михаил. – Вроде фамилия отражает его род занятия, но при этом чувствуется какое-то в нём сомнение. И этому сомнению придаёт свой вес присутствующий в его именной фамилии суффикс. И ты, прислушавшись к нему, без всякого преувеличения в сторону принижения, скажешь: «М-да. Это точно не Басов. До него ему, ой, как далеко». И так во всём. Понял, мою мысль? – риторически спросил Михаил и, сославшись на крайне приспичевшую надобность, оставил Клаву одного вникать и приспосабливать себя к новой, ещё неизвестной для него среде.
Ну а что делает человек, когда он оказался один-одинёшенек в незнакомой и отчасти агрессивной для него среде? Он в нашем случае старается не промелькиваться и начинает слоняться и перемещаться по залу среди всей этой публики, ища для себя наиболее комфортное место. Что в итоге приводит Клаву к одному относительно малолюдному месту в одном из смежных залов, куда выжимаются из центрального зала люди с менее активной жизненной позицией, такие как Клава, кто и из себя не пойми что представляет, и кто зван сюда, чтобы других, более значимых и знаковых людей представлять.
Ну а в этом зале, не то что бы в центре, а с одного края на стене была помещена картина, которая и привлекла к себе внимание Клавы, кому сейчас было необходимо к чему-то пристать и увлечься. А картина для этого дела самое то, к тому же она оказалась и в самом деле интересна, и довольно познавательна для Клавы. А называлась картина «Персей и Медуза».
И хотя Клава неудосужил себя прочитать её название, – он сразу приступил к её рассмотрению, – он в один взгляд на женщину с волосами в виде змей (стерва однозначно), нет, не обратился тут же в камень, хотя в своей не сдвигаемой застоялости и устойчивости на одном месте был близок к такому себя пониманию, а он верно угадал, кто на картине изображён, и в общем, был близок к определению названия картины. Хотя это вопрос его никак не волновал, а он сконцентрировал всё своё внимание на голове Медузы Горгоны, а точнее, на выражении её лица, и пытался уразуметь для себя, что она тогда, а может сейчас думала, когда вдруг и так неожиданно для себя оказалась фигурально без головы, в полной власти Персея.
– Вот сколько себя помню, – возможно так рассуждала Медуза, – я всегда старалась держать от себя этот мужской род на расстоянии прямого взгляда, – его только попробуй подпусти ближе, начнёт тут же задаваться глупыми вопросами и важничать, считая меня дурой, – а тут так и не пойму как получилось, что один из них всё-таки добрался до моей головы и вложил в неё все эти пагубные мысли: рядом с ним, в его руках, мне будет надёжней что ли (всем тебя обеспечу, ни в чём не будешь нуждаться и буду с рук кормить; насчёт последнего, гад, не обманул), и я больше не наделаю всяких глупостей, своим завораживающим взглядом сбивая с праведного пути зазевавшихся путников. Что-то не больно мне верится во всё это. – У Медузы в глубоком раздумье даже прорезалась морщинка на лбу. – Как всегда бывает, попользуется мной и в итоге бросит из-за ненадобности. – И как вскоре выяснится, то она как в воду глядела, так рассуждая, но не больше.
И на этих своих выводах, Медуза хотела бы повернуться и посмотреть на Персея, чтобы воочию, по нему, получить для себя подтверждения всем этим мыслям, но тут она наткнулась на свою теперешнюю реальность, – она находится в руках Персея и теперь любое её действие находится в зависимости от желаний Персея, кто как хочет, так и крутит и вертит ею, кружа голову и мысли в ней, – и это всё и вызвало на её лице вот такое потрясающее воображение негодование в совокупности со своим недоумением.
– И что теперь?! – скривив губу, начала понимать своё новое положение Медуза. – Я буду смотреть одним взглядом и в одном направлении с этим мужланом Персеем. У которого поди что одни только низменные вкусы и никакого воображения. Заставит меня смотреть вместе с ним футбол, поставив рядом с собой на диван, напротив телевизора. И будет ещё ухмыляться и полемизировать на мой счёт, шлифуя всё это дело и свой разум баночным пивом. А как же моя независимость суждения и мнений, подчёркивающая мою индивидуальность?! – в себе вся изойдёт Медуза, не имея никакой возможности податься чуть подальше.