Маятник Судьбы

…Снова сознание искало параллели более позднего периода с прошлым. Тогда, происшедшее несчастье с моими товарищами привело меня к неожиданному повышению в должности. И это притом, что сам я не был виновником их падения, и никаких коварных карьеристских планов не вынашивал. Между тем уголовное преследование меня самого должно было привести к повышению моих недругов. Правда, в случае успешного рассмотрения «моего» дела в Суде…

Надо прямо сказать, что принял я розыск – далеко не лучший в области. Бывший руководитель Гладышев, был хорошим человеком, опытным оперативником, но по характеру довольно мягким. Сыщики выпивали прямо на рабочих местах, а раскрываемость преступлений, тоже не очень радовала областное начальство. Получив новое назначение, я в первую очередь вознамерился искоренить пьянство на рабочем месте. Но нужного для этого авторитета у меня явно не хватало. Однако, невзирая на это, я решительно приступил к оздоровлению коллектива: некоторых любителей выпить выгнал сам, другие ушли, не дожидаясь моего предложения. В итоге остался с молодыми ребятами, у которых опыта работы в розыске практически не было. Многие из них пришли из спорта, хотели работать – это было уже хорошо. Обучал их всему, что умел сам, однако показатели раскрываемости становились даже еще хуже, чем до моего назначения. Руководство уголовного розыска областного УВД, в лице начальника Бориса Николаевича Каманина, намекало мне, что если в течение года ситуация не изменится, меня снимут, и, может, даже уволят из органов внутренних дел.

Здесь уместно рассказать о приезде к нам в отдел полковника милиции Индейкина. Случилось это прямо перед Новым 1985 годом. Вызвал он меня для доклада в кабинет одного из заместителей начальника нашего отдела и велел принести с собой журнал учета нераскрытых уголовных дел, а их набралось почти четыреста.

«Ну, давай, рассказывай, что раскроешь к окончанию текущего года», – сказал он мне без какой-либо подготовки к разговору.

Я открыл общую тетрадь и вначале робко, а затем все смелее пробегая по списку: «По этому преступлению есть информация; возможно, раскроем, а по этому – не находим человека, как найдем, то расколем; по следующему есть неплохие наметки…».

Я смелел, точнее, все больше и больше наглел и кончил обещанием, чуть ли не все дела раскрыть за две недели.

Полковник, молча, глядя на меня в упор, выслушал этот весь мой «словесный понос» потом не выдержал и засмеялся: «Ну и врать, ты горазд, капитан, ну а на самом-то деле, что раскроешь?».

–Да я и сам не знаю, товарищ полковник – ответил я удрученно.

Удивительно, но вместо того, чтобы как следует отругать меня, строгий начальник, наоборот, проникся ко мне какой- то теплой симпатией. В дальнейшем, отношения с ним у меня всегда были хорошими, во всяком случае, на мои шутки он нередко менял гнев на милость, а на других шутников мог и наорать, не выбирая выражений. К слову сказать, и я неподдельно его уважал.

Несколько позже меня осенила идея – регистрировать все латентные преступления. Та информация, что исходила от негласных помощников, обычно проверялась небрежно – не до этого мол, надо раскрывать то, что уже состоит на учете как нераскрытое преступление. Теперь я обозначил приоритетом именно проверку сообщений агентуры, где преступник уже был известен. От регистрации дополнительных происшествий, резко выросли показатели общего роста преступности, что тоже считалось упущением в нашей работе. Зато выросла сама раскрываемость – и довольно заметно. При этом некоторые нераскрытые преступления тоже стали очевидными, потому что их совершали, как правило, те же лица; просто мы этого не предполагали.

Опять приехал начальник уголовного розыска областного УВД и потребовал объяснений, почему в Кинешме вырос уровень преступности. Я рассказал ему о своем эксперименте. Идея и план борьбы за раскрываемость, а для нас это все – таки было главное, руководителю понравилось. Каманин заставил меня письменно изложить все на бумаге. В дальнейшем эта, сразу засекреченная информация, распространялась как передовой опыт по всей области.

Молодые опера «матерели», и вскоре уголовный розыск Кинешмы стал лучшим по всем показателям в области. И пока я был его начальником оставался таковым. А это – целых шесть лет, причем без сокрытия преступлений от регистрации, и каких-либо махинаций с показателями.

Подумалось: за счет меня и моих подельников должны были сильно поправиться показатели всего отдела. Подобное предположение вызвало улыбку – опять раскрываемость зависит от того, как сработаю я, только, к сожалению, на «другой стороне»…

Первым секретарем горкома партии был в те времена Виктор Федорович Осокин, по моему мнению, честный и принципиальный человек, настоящий коммунист. Вспоминая его, думаю: если бы все были такими, идея коммунизма не была бы скомпрометирована. С ним вместе я нередко утром шел пешком на работу; встречался он мне, как правило, в микрорайоне «Волжанка», хотя сам он проживал, где-то недалеко от фабрики №1. Дорогой говорили и о делах: между прочим, партийный руководитель всегда предлагал помощь, а если кто – то будет мешать в оперативной деятельности, то и – содействие. В связи с заметным ростом общей преступности, Осокин решил провести с руководителями города, от которых, по его мнению, зависели эти показатели, совещание в актовом зале горкома КПСС. Приглашены были начальник УВД Ивановского Облисполкома, Геннадий Михайлович Панин, начальник нашей милиции, Владимир Леонидович Каминский, и зачем то… я – мелкая сошка. Как потом выяснилось, меня готовили «на заклание» за то, что преступность количественно пошла вверх, а я, мол, ничего для исправления ситуации не предпринимаю. Но даже эти показатели официальной статистики были лишь частью «айсберга», реальный уровень преступности был значительно выше. Виктор Федорович заслушал по этому вопросу сначала Панина. Тот, как обычно, технично обошел все острые углы. Потом потребовал доклада от меня. Но я-то учился в Высшей школе милиции, неплохо учился, и кое – что о преступности знал.

Вышел на трибуну и стал докладывать: «Согласно выводам наших ученых криминологов и в области экономической политики, все правоохранительные органы вместе взятые, то есть, суд, прокуратура, милиция, ФСБ, могут влиять только на двенадцать процентов уровня преступлений в стране. Остальное зависит от социально – экономических факторов, то есть, от политики и экономики государства в целом, и от нашей ведущей и направляющей силы – КПСС. Таким образом, уважаемый Виктор Федорович, вы, а не я должны отчитываться по данному вопросу». Видел бы кто лица участников совещания и самого первого секретаря горкома в том числе! Осокин наклонился к Панину и спросил: «Что несет этот сумасшедший?». А Геннадий Михайлович тоже Высшую школу с отличием закончил и, естественно, подтвердил правдивость моих слов. Больше меня никогда на совещания такого уровня не приглашали. А Виктор Федорович, шагая со мной в очередной раз на работу, упрекнул в том, что я прилюдно унизил его, надо было, потом прийти в его кабинет и пояснить, в чем он был неправ. Но подобной дипломатии меня никто и никогда не обучал: привык по-простому изъясняться.

Размышления на эту тему, привели к определенным выводам. Без дипломатии невозможно в руководящем кресле. Я и сам это отчетливо понимал – жизненный опыт подсказывал, нельзя с шашкой идти на танк и прыгать в воду, не зная броду. Шла игра не по тем правилам, к каким я привык; надо было тщательно изучить их, осмыслить и использовать против тех, кто мне навязывает свои «понятия» Закона. Думать надо, думать и еще раз думать, иначе….

В мае 1984 года погиб мой средний брат Виктор. Трагедия была настолько тяжелой для семьи, что описывать я ее, не буду. Но с его смертью была связана характерная история. В то время у меня режим был такой: в 5часов 40 минут утра – подъем и пробежка по улицам, которая занимала ровно 45 минут. Затем – зарядка в квартире. Проживали мы уже в двухкомнатных «хоромах», которые жена получила от 2-й фабрики. У меня были две десятикилограммовые гантели, двухпудовая гиря и самодельная – весом пятьдесят один килограмм. Последнюю мне подарил старый опер, Володя Шилов, ему она стала тяжеловатой. Сначала поднять ее никак не удавалось. Но вскоре научился справляться с нею. Это был «коронный номер» для нечастых моих гостей. Никто из них ее поднять не мог. А я забавлялся, глядя на сконфуженные лица сослуживцев.