КамТугеза

– Да, чертей и ведьм здесь хватает, – сказал Родион. – Бегают по утрам голыми по крыше.

«В утреннем глотке есть особая прелесть – выпил и весь день свободен», – подумал Родион, рассматривая татуировки на длинных Лизиных ногах.

– Меня совсем маленькой родители отправили из Москвы учиться в Италию. Сначала была без ума от Европы. У моих предков дом в Тоскане. Знаешь, такой типичный итальянский домик: выгоревшая на солнце желтая охра, черепичная крыша. Так, ничего особенного. Но какая там вокруг красота! Какой простор! На склонах гор ровные террасы виноградников. А от дома вниз, вдоль ручья, идет фантастическая аллея из высоченных пирамидальных тополей, мощенная старинной брусчаткой, по которой, наверное, маршировали римские легионеры в пыльных доспехах. А внизу на равнине река. Все ухожено, все чисто. Люди улыбаются при встрече, – Лиза подошла к Родиону, взяла бутылку и выпила из горлышка с явным удовольствием. – Но потом это приедается и понимаешь, что это обычная деревня, где хорошо жить на пенсии. Да, и главное, в Европе богатый русский для местных, что‑то между африканским диктатором и колумбийским наркобароном.

– Ну, вообще‑то, они не сильно ошибаются, – Родион тоже сделал еще один большой глоток и откинулся назад на железную крышу, подложив руку под голову.

– Да нет, просто местечковый снобизм или, как говорят в России, дешевые понты. Они же там все аристократы – графы, князья в сотом поколении, а на самом деле нищие голодранцы. К тому же в Европе все уже расписано: дед твой был булочником, потом отец и ты всю жизнь у печки простоишь. А здесь, в Москве, сейчас все возможности.

– Особенно когда у тебя дед был секретарем ЦК КПСС и отец заместителем премьера, – напомнил Родион. – Не думаю, что у продавщицы из Беляево и у тебя равные возможности.

– Я и не говорила про равные. Равенство, вообще, сказка. Да и что плохого в том, что страной руководит элита? – Лизу всегда немного раздражало, когда ей напоминали о семье, как бы намекая, что без семьи она никто. – В той же Италии несколько столетий страной управляют всего несколько семейств. И в США свои кланы: Кеннеди, Буши. И в этом нет ничего плохого. Кухарки пусть управляются на кухне.

«Кочегарь меня. Кочегарь», – вспомнил Родион и улыбнулся. Бутылка почти опустела, и Лиза нравилась все больше.

– В семнадцатом году кухарки, лакеи, извозчики разогнали аристократию, и что из этого вышло?! – продолжала Лиза. – Ничего не вышло. Все цепи у людей в голове. Аристократию уничтожили, а холопы остались. Попробовали новою элиту создать, а она продалась за пару джинсов. Водка, бабы, машина побольше и пнуть того, кто послабее. Вот и весь репертуар, – чем больше Лиза горячилась, тем сексуальнее становилась.

«Наверное, вот так же сто лет назад зажигала революционных матросов на свержение той самой старой аристократии Лизина прабабушка, памятник которой стоял рядом с домом на бульваре, – думал Родион. – А теперь уже они сами считают, что власть – это их врожденное наследственное право. Но, по крайней мере, Лиза говорит честно и всегда точно знает что хочет».

Родион вспомнил, как вчера Лиза в огромном магазине точно и быстро прошла в винный отдел и, поискав несколько секунд, положила в тележку три бутылки хорошего вина. А потом за две минуты разобралась с закуской. Его бывшая жена часа два бы ходила, выбирала.

– Значит у большинства людей выбор лишь в том, стать ли ему шофером такси, продавцом или официантом? – спросил Родион.

– А разве они хотят чего‑то другого? Большинству и не нужна свобода выбора. Им лучше, когда за них все уже решили. Вот у муравьев, если ты родился рабочим муравьем, ты так и будешь им всю жизнь. И ведь никто из‑за этого там проблем не делает.

– Так ведь у муравьев нет никакой властной элиты, – рассмеялся Родион. – У них самоорганизующееся общество. Недавно мне один человек уже говорил про муравьев, – Родион опять вспомнил те секунды, когда у него был еще выбор стрелять или нет. «А был ли у меня этот выбор?» – Мне недавно один ученый говорил, что на небесах уже давно все решено и для муравьев, и для людей.

– Может, для таких как он на небесах все давно и решено, но я свою роль сама буду писать. Жизнь ‒ это игра. Я мечтаю победить и забраться на самую вершину власти!

– Власть ‒ это же ответственность. Тебе это нужно?

– Ответственность?! За что? За кого? – Лиза рассмеялась. – Жизнь – это игра, – повторила она. – А власть ‒ это большая игра для избранных. Об этом не принято говорить, но большинство людей никогда не смогут стать по‑настоящему полноценными. Ни они, ни их дети. Всегда так было. Их удел пьянство, наркотики – это гены, с этим ничего уже не сделаешь. В современном мире они вообще никому не нужны, даже как пушечное мясо. По‑хорошему, их надо бы стерилизовать, и это было бы гуманно и полезно. Золотого миллиарда для нашей планеты вполне достаточно. Остальные не нужны.

«А сто лет назад твоя прабабка с таким же убеждением говорила  совсем другое, – Родион вспомнил напряженную согнутую бронзовую руку памятника, готовую в любой момент достать любимый маузер из кобуры на правом бедре. – Тогда бы за такие речи и родную внучку могли не пожалеть».

– Я считал, что гуманизм выглядит несколько иначе, – сказал он.

Лиза внимательно посмотрела на него, не понимая, иронизирует он или нет.

– Просто было больше лицемерия, – ответила она. – Выйди на улицу, посмотри вокруг. Кому ты хочешь помочь? Тем, кого только страх наказания сдерживает от желания ограбить своего ближнего? Люди сначала звери, а потом, может быть, иногда еще и люди. А значит каждый сам за себя. В природе по‑другому не бывает. Или ты, или тебя.

Лиза повернулась к Родиону. В ее прищуренных глазах был азарт хищницы перед нападением. Это было вызывающе и очень сексуально.

– Вот, это ты права, – Родион встал и подошел к ней. – Или ты, или тебя.

Она была возбуждена и смотрела не него с ожиданием. Резко развернув и сильно прижав к парапету, Родион вошел в нее. Сейчас Лизе уже не хотелось ничего имитировать. Голова кружилась. Она даже не замечала, как от сильных толчков царапаются о шершавый бетон ладони и локти и на них появляются капельки крови. Уже совсем расцвело. Она видела вдалеке за домами угол кремлевской стены с Беклемишевской башней и зеленую крышу Большого Кремлевского дворца за ней. Она закрыла глаза и понеслась по дворцовым коридорам с красными ковровым дорожками и залам. Андреевский, Екатерининский… Ничто не должно остановить ее. Смогла же та немка…

– Только не в меня, только не в меня, – несколько раз вскрикнула Лиза.

Родион на секунду остановился. Потом опустил правую руку вниз, а левой крепко прижал её к себе. От боли и неожиданности Лиза закричала по‑настоящему.

– Не надо! Мне так больно!

– Ты же хотела грубо.

Через несколько минут у Лизы подкосились ноги, она на мгновение потеряла сознание и упала бы на железную крышу, если бы Родион не держал ее. «Вот сейчас ты совсем не похожа на тот железный памятник», – подумал Родион, помогая Лизе сесть на крышу.

– Присядь, она теплая. Мне кажется, сейчас получилось гораздо лучше, чем недавно на кровати, – усмехнулся Родион.

У него было хорошее настроение. Лизе же, несмотря на слабость и боль, хотелось, чтобы это продолжилось.

– Ты не хочешь детей? – вспомнил он Лизины слова, поднимая с крыши пустую бутылку.

– Нет. Детей я совсем не хочу. Без меня нарожают, – приходила в себя Лиза. – Сейчас я этого точно не хочу. Вот если ничего в жизни больше не получится, тогда посмотрим.

Она сказала это зло, потому что поняла, что получила какую‑то бабскую зависимость от этого парня. И что ее неожиданно стало волновать, сколько девушек прошло через эту крышу. И какие у него планы на дальнейшую жизнь. И что он будет делать сегодня, завтра.

В этот момент, где‑то рядом кто‑то замурлыкал. Лиза встала и, перегнувшись через перила, увидела на водостоке у самой воронки, там, где начинается отвод воды вниз, маленького прижавшегося к трубе котенка, который полз к этой черной дыре. Через секунду Лиза перемахнула через ограждение и, держась одной рукой за каменную ограду, второй дотянулась до котенка, схватив его за загривок. Родион успел только помочь ей выбраться обратно.