Страница 2 из 4
Она тебе не пара, шипят женщины.
Когда удается, Тоня и Павлик снимают квартиру. Последний год «муж» сидит без работы, квартиру снимать на учительскую зарплату невозможно, и молодые живут с семей Павлика. В их доме. На каких правах живет Тоня? На птичьих, конечно.
Сестра Павлика, мать-одиночка, в присутствии некоронованной невестки не стесняется в выражениях и не считает нужным сдерживаться. Может собрать Тонины вещи и кучей свалить в прихожей. Может смахнуть со стола разделочную доску с нашинкованной капустой. Тоня сносит все в смиренном молчании. Ночью сквозь ком в горле спрашивает любимого:
Как ты не понимаешь? Мне плохо. Мне больно. Кто я тебе? Кто я в этом доме?
Чтобы услышать в ответ знакомое:
Ты же знаешь: у нас нет денег на свадьбу.
Мне не нужна свадьба, давится слезами Тоня.
А моим родным нужна, произносит заготовленную фразу Мужчина Всей Жизни.
Тонина мама подливает масла в огонь:
Когда вы уже поженитесь? Поговори с Павлом, скажи ему. Что ты молчишь?
Мама, я не молчу!
Однажды боль сделалась невыносимой, выплеснулась из сердца и затопила сознание.
Затворив дверь негостеприимного дома, Тонечка побрела по улицам городка. Незрячими глазами глядела перед собой и не заметила, как оказалась на берегу речки-поганки.
Крякали утки, пахло тиной. С удивительной ясностью Тоня поняла, что хочет только одного утонуть. Нет, не утонуть… Утопиться.
Да, утопиться!
В подробностях представила, как шаг за шагом входит в воду. Как намокают замшевые ботинки, потом джинсы. Сначала до колен, потом выше… Потом вода коснется кармана куртки с ключом от чужого, враждебного дома… Потом ее выловят в камышах.
Зато все кончится. Упреки, придирки, зависимость рабская, скрюченное существование…
Наступит свобода без конца и края.
Какое-то насекомое ударилось с размаху в щеку. Тоня непроизвольно подняла ледяную руку, коснулась щеки пальцами – щека оказалась мокрой от слез. Морок исчез. Только темная вода равнодушно блестела на вялом осеннем солнце.
Видимо, не насекомое врезалось в Тоню – ангел-хранитель.
Покидала берег Тоня нехотя, будто последнюю надежду предавала. На обратном пути дала себе слово поговорить в последний раз с Павликом об их общем будущем.
Не успела.
Палочка Коха спутала все планы.
Неопределенность обернулась предельной определенностью: туберкулез. Родители Тониных учеников в панике. По факту заболевания школьного учителя началась прокурорская проверка. По городку циркулируют сплетни, домыслы и слухи один нелепее другого. По одной из версий, Антонина Сергеевна умерла, и нужно собирать деньги на похороны. Очевидно, в связи с похоронами Тонечкин телефон звонит, не умолкая – сердобольные родители хотят пожелать покойнице Царствия Небесного.
При нас Тоня стесняется отвечать на звонки, выходит в коридор.
Возвращается мрачная и долгое время молчит. Понемногу отходит от шокирующей сплетни:
Почему всем так хочется, чтобы я умерла? Это что, лучший выход? Я что, обманула их надежды?
Это испытание, отвечаю я.
Мне, наверное, уже нельзя будет работать в школе?
Почему это,– возмущаюсь я,– у тебя ведь не сумасшествие? От туберкулеза лечат. Ты вернешься к детям. Ты же хочешь вернуться?
Глаза Тонечки наливаются слезами:
Очень. Это мой первый выпуск. Они ходят… Ходили за мной по пятам. Даже в туалет. И всем хвастались: наша Антонина Сергеевна лучше всех. Я с ними в Москву ездила. Вот это был ужас! Тонечка улыбается, показывая ровные белые зубы. Я одна, их шестнадцать! Кому-то денег дали много, кому-то вообще не дали. Кому-то не хватило на биг-мак, слезы, рев! Я их по головам пересчитываю каждые пять минут. Один раз в автобус грузимся, не могу понять: выходит на одного меньше. Два раза пересчитала то же самое. «Ребята, ору, посмотрите, кого нет!». «Все здесь», кричат. Третий раз пересчитываю… Оказалось себя не посчитала…
Тоня снова мрачнеет.
Город маленький, все обо всех все знают. Уеду,– заключает она. Если Паша на мне не женится, уеду.
Тонечка знает, что живет во грехе. На то, чтобы положить греху конец, силенок не хватает – веры мало.
Давно пора, соглашаюсь я.
Машину Павел купил в кредит. Хватило на это ума. На свадьбу взять кредит ума не хватает. Но об этом я молчу.
***
Обход в палате по-настоящему проходит раз в неделю, по понедельникам. Натягиваем маски и ждем – кто результатов анализов, кто рентгена, кто выписки – есть и такие счастливицы. Наша лечащая, кандидат наук, она же наш Моисей, несмотря на тихое имя Надежда, чьи заповеди мы исполняем и под чьим руководством идем по пустыне болезни к выздоровлению. Надежда входит с вопросом «Как ваши дела?», слушает каждого и может измерить давление.
В остальные дни недели вопрос «Как ваши дела?» ответа не требует.
Довольно быстро соображаем, что жалобы на здоровье со вторника по пятницу портят нашему Моисею настроение. В подведомственном ей государстве у всех все должно идти согласно ее предписаниям, желанию и воле. Сообразив, отвечаем:
Спасибо. Все хорошо, улыбаемся под масками.
Улыбка у меня так себе, на троечку, хорошо, что ее не видно.
Тех, кто лечится больше двух месяцев и уже «не сеет», отпускают домой на выходные. Алла, Аля, Ирина разъезжаются по домам в пятницу после обхода, забрав у медсестры «вкусняшки» по показаниям: тубазит, рифампицин, паск, изониазид, этанбутол, пиразинамид. Основная группа и резервная.
Ирина и Лена аборигены ПТД. Лечатся уже не первый год. С короткими побывками дома. Обе ждут вызова на операцию в институт им. Сеченова в Москве.
Лена домой не едет.
Елена.
У Лены почти полностью поражено левое легкое. Худая, плоска, беззубая, с орлиным носом и большими навыкате голубыми глазами, Лена все время ругается матом.
Дома Лену ждут родители и трехлетняя дочь. По сведениям, Лена попала в диспансер сразу после родов.
Как первое, так и второе пришествие Елены в диспансер сопровождается лав стори.
Сейчас у Лены роман с Колей тщедушным субъектом из соседней палаты.
Вторая группа инвалидности не препятствует нахлынувшим чувствам, а ожидание резекции легкого и риск быть уличенной придает страсти остроту, как перед боем.
Бог присматривает за Леной издалека, и она этим вовсю пользуется.
Чем ближе время «Ч», тем больше отвязывается Елена. Перед вечерним обходом расправляет постель, создает эффект присутствия. После обхода намыливается на всю ночь к любимому. Им двоим не тесно на односпальной больничной койке. Коля на днях получил пенсию, и джин-тоник течет рекой с пятницы до понедельника. Голубые глаза навыкате наливаются кровью, Лена становится подозрительно молчаливой. В палату является утром, падает и спит до завтрака. Затем молча поглощает кашу, запивает ее холодным чаем и снова заваливается спать.
– У Ленки мать с отцом тоже пили, пока здоровье было,– сплетничает Ирина,– Ленка и предшественника Колькиного здесь подцепила. Выписалась в прошлом году с Сашкой отсюда. Пожили и разбежались. Сашка тоже пил. Мать Ленкина его выгнала.
Выходит, Лена у нас потомственная пьянчужка.
Ясно, что Господь попустил ей болезнь для вразумления, только Лена не вразумляется. Она как-то умудрилась болезнь превратить в праздник. Мрачный пир во время чумы. На ум приходят строчки: «Где стол был яств, там гроб стоит…».
«Неужели,– с сомнением думаю я,– спасительное попущение никого не спасло? Или все-таки спасет?».
***
Каждый вечер после ужина и приема таблеток мы включаем кварц в палате и перебазируемся в коридор. Коридор превращается в подобие Бродвея. Здесь мыкаются такие же страждущие-болящие. Здесь играют в карты, коротают время за разговорами и сплетнями. Здесь случаются судьбоносные знакомства и любови.
Любители одиночества терпят фиаско: уединение возможно только в туалете.
Но стоит встать к окну лицом, возникает иллюзия покинутости.