Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 18



– Ты здесь прячешься? Пока остальные в комнате отдыха, да?

Я не отвечаю. Он улыбается, словно сказал что-то смешное. У него такие симпатичные ямочки на щеках – хочется до них дотронуться.

– А тебе разве не стоит отдохнуть после репетиции? – Я не придумала ничего лучше.

– А тебе? – контратакует он, а потом ухмыляется. – Вы, балерины, слишком серьезные.

Он что-то бормочет на французском. Мне нравится, как это звучит и как изгибается линия его рта.

– Давай продолжим, Жизель.

Он называет меня полным именем. И произносит его так, как оно и должно звучать – мягкая «з» и долгая «л». Тянет рассказать ему, что родители встретились в Париже, когда временно жили там, в двадцать с небольшим. Они назвали меня в честь знаменитого балета.

– Давай добавим музыки. – Анри достает телефон, клацает кнопками, и звучит мелодия.

Внезапно появляется Щелкунчик. Он встает в стойку и протягивает мне руку. Прижимает мои бедра к своим и сгибает мои ноги в изящном па, словно кукла – это я. Он не просит разрешения. Какая-то часть меня совсем не возражает. Другая часть вовсе не чувствует, что я – это я. Щелкунчик прикасается ко мне так, словно мы старинные друзья. Странно, но я это только приветствую.

Он стягивает свои мокасины, и мы соприкасаемся подошвами. Стопы у него огрубевшие и сильные – стопы танцора. Мы разводим ноги ромбом, а потом он толкает меня вперед. Я вытягиваю ноги в прямую линию. Никогда еще не делала растяжку с парнем. Да и вообще с другими учениками.

В калифорнийской школе не было мальчиков. Здесь же границы стерты. Я не привыкла к таким прикосновениям, но придвигаюсь к нему поближе, хотя голос в моей голове и протестует.

– Не перенапрягайся, – предупреждает он.

Я скалюсь и демонстрирую свою гибкость, придвигаясь к нему еще ближе – к нему и его балетному поясу. Клонюсь вперед и замечаю у него под правым глазом крошечную родинку. Мы так близко, что он мог бы поцеловать меня, если б захотел, и я бы не успела его остановить.

Меня никогда еще никто не целовал. Несколько раз – почти, иногда просто прижимались к моим губам или легонько клевали в нос. Но никогда – страстно и по-настоящему.

Анри перекатывает во рту мятную конфету, она похожа на белую лодку в красном море. По моему лицу течет пот, и руки становятся липкими. Он этого, кажется, не замечает и лишь крепче сжимает мне пальцы.

Сердце бьется в горле, пытаюсь его успокоить. Я должна подняться и вернуться в общежитие. Подготовиться ко сну. Но я не могу. Я словно приклеилась к месту.

– Двигайся.

Мы меняем позу. Он тянет меня вперед, поднимает с пола, и теперь я практически лежу на нем – между нашими телами сантиметров пять. Сухожилия тянутся, болят после прыжков на репетиции. Мы держим позицию несколько секунд, а потом меняемся. Когда Анри наклоняется вперед, я чувствую его дыхание на своем животе. Волосы на руках становятся дыбом, и где-то внизу живота оживает странный ритм, словно тихонечко бьют в барабан.

Я резко поднимаюсь, врезаюсь в Анри.

– Я совсем расслабилась, – мямлю и сжимаю ноги. Жду, когда эти новые странные ощущения улягутся.

В комнате слишком тихо. Я слышу легкое жужжание, оно проникает под кожу, и это одновременно приятно и ужасно. Слышу его дыхание. Сердце мое бьется все быстрее.

Контролируй дыхание.

Анри удерживает меня на месте и заглядывает прямо в лицо. По спине пробегает холодок – кажется, что меня разглядывают тысячи глаз. Я не успеваю увернуться, Анри наклоняется и касается губами моей щеки и уголка губ. Слишком близко.

Я дергаюсь. С его лица мгновенно сползает улыбка.

– Жизель, прости. Я не… знаю… зачем это сделал.

Я тоже не знаю, как реагировать.

– Ты просто напомнила мне Кэсси, мою бывшую. – Он опускает голову. – Вы обе такие талантливые… а мне ее так не хватает.

Я открываю рот, но ничего не говорю. Нужно встать и уйти, но тело меня не слушается. Ситуация неловкая. Но что я могу сделать? Мы оба новенькие. Он приехал сюда всего за пару месяцев до меня, летом. Нам стоит держаться вместе.

Я заполняю тишину:

– Итак, Франция. Я там была. Ну, в Париже. И Тулузе. И… и в Б… Бол…

Не помню, как там правильно.

– Болонье, – заканчивает Анри низким голосом.

Я краснею. Он сжимает руками мои ноги.

– Когда говоришь по-французски, расслабь губы и произноси все медленнее.



Я киваю. Повторяю название города, но снова путаюсь в длинных французских словах.

– Значит, ты много где была. В моей стране.

Киваю снова. У родителей есть квартирка в Девятнадцатом районе недалеко от базилики Сакре-Кер, и мы ездим туда летом, чтобы мама могла порисовать этюды. Но Анри я этого не сообщаю.

– Я родился в Шарантон-ле-Поне, это недалеко от Парижа. Мы с маман переехали в город, когда мне было восемь.

– Тогда ты и начал танцевать?

– Уи… то есть да, – путается Анри. – Мне было почти десять.

– Десять, – повторяю я, не пытаясь скрыть удивления. Большинство начинают танцевать в пять. Или даже раньше.

– Я быстро учусь. Балет стал моей страстью. Хотя их у меня много. Ты из Нью-Йорка?

– Я? О нет. Из Калифорнии.

– Там никогда не был. Только видел по телевизору. Пляжи, солнце, серфинг, маленькие собачки в сумках, автомобильные погони. И улыбки.

Я игриво ударяю его по ноге:

– Эй, в Калифорнии есть много чего еще.

Он гладит меня по руке, и я отдергиваю ее. И тут же задаю вопрос:

– Скучаешь по дому? Тут тебе нравится?

– А тебе?

– Думаю, да. Начинает нравиться, по крайней мере.

– Будь осторожнее, – предупреждает он. – Кэсси не была.

Анри дотрагивается до моей руки. В животе тянет, и я думаю, привыкну ли к такому количеству парней вокруг. Алек. Теперь вот Анри.

– Что с ней случилось?

Он морщится. Я хочу знать, но не напираю. Знаю, как бывает неприятно, когда спрашивают о том, о чем даже вспоминать не хочется.

– Просто будь осторожна. Особенно после этой штуки с зеркалом.

Он качает головой и бормочет что-то по-французски. Наверное, проклятия.

– Девочки сказали, что это, скорее всего, Бетт. – Я не уверена, что должна вот так открыто ее обвинять.

– Следи за ней. – Анри касается пальцами моей щеки, и похоже, даже не осознает этого. Я стараюсь не шевелиться. – Не хочу, чтобы ты пострадала.

Лампочки над нашими головами притухают, грозясь вот-вот погаснуть. Игра света превращает его лицо в маску. Теперь он кажется совершенно другим человеком. Брови – гуще, глаз почти не видно, рот изогнут.

Думаю, нам не стоит оставаться здесь, одним и в темноте. Последние ноты «Щелкунчика» изливаются из телефона, и остаемся только я, Анри и тишина. Он снова наклоняется ко мне – свет гаснет – и целует в щеку.

11. Бетт

Уже поздно – почти девять, комендантский час, – но я все равно направляюсь в студию на первом этаже. Иду так, чтобы меня увидело как можно больше народа, миную нескольких открытых дверей и даже еду в лифте мимо студенческой комнаты отдыха. Хочу, чтобы они видели меня такой, какая я есть: трудолюбивой, целеустремленной и не сломленной, – в самом деле, какая нелепость – Джиджи Стюарт в роли феи Драже. Да и получила она ее наверняка только потому, что позволила мистеру К. прикасаться к себе чуть дольше, чем нужно. Или провести губами по его шее – вроде как случайно. А то и что-то похуже. Девочки и раньше бросались на мистера К. ради роли. И он действительно иногда принимал их подачки.

Я узнала это из разговоров с Адель. Она случайно об этом упомянула – уж очень много было у них поздних репетиций. Когда работаешь над чем-то с такой отдачей, легко подхватить искру. А если закружилась голова, легче переступить границу.

Но мистер К. никогда ко мне не приставал.

Я знаю историю этого места вдоль и поперек, и когда темная лошадка получает роль, тому должна быть веская причина. Эта мысль меня успокаивает.

На мне новый леотард, голова гордо поднята. Я – идеальная балерина. Даже одна в комнате с запертыми дверьми, наедине с музыкой и зеркалами. Я – та, кем меня хотят видеть мистер К., и моя мать, и Адель, и вся школа.