Цветные этюды

Человек сорок иностранцев сидели на земле, покорно ожидая своей участи. Среди них были эстонцы, мадьяры и югославы. Сидя на траве, они с надеждой и страхом наблюдали за группой белых офицеров, которые совещались чуть в стороне. Командир бригады молча выслушал все мнения «за» и «против» расстрела, подумал недолго, а потом что-то отрывисто приказал. От группы белых отделился невысокого роста офицер в кепи, по-видимому, чех, и подошёл к пленным.

– Повезло вам на этот раз, – сказал он с явным неудовольствием и досадой. – Командир вас отпускает. Но если попадётесь ещё раз, лично перестреляю вот из этого нагана! – Новак потряс для убедительности своим револьвером. – Рожи ваши бандитские я хорошо запомнил!

Недолго думая иностранцы поспешно направились к ближайшему леску, иногда с опаской поглядывая назад. Надо было быстро уходить, ведь победители могли и передумать. И только темноволосый молодой югослав, шедший последним, на секунду остановился, пристально рассматривая стоявшего в стороне командира белой бригады. Товарищ-венгр ткнул его в плечо.

– Чего уставился, пошли быстрее, – испуганно пробормотал он.

– Как зовут этого человека? – спросил югослав.

– Тебе не всё равно?

– Хочу знать, кому буду должен.

– Это полковник Елагин… Поторапливайся, а не то твой полковник передумает и решит, что ты не свободы, а пули заслуживаешь!

Несмотря на одержанную победу Хвалынской бригаде пришлось отойти. Красная Армия наступала по всему Восточному фронту. Соседи Елагина не сдержали напора противника и спешно отступили к Самаре. Сохранять позиции под Вольском было уже сродни самоубийству; задержись там бригада хоть ненадолго, ей грозили бы окружение и разгром. Вольск был оставлен без боя, после пали Хвалынск, Сызрань. Красные, догоняя отступающие белые части, подошли к Самаре.

В городе происходило натуральное столпотворение. Несмотря на бодрые и воинственные заявления Самарского правительства никто уже не верил, что город удастся отстоять. Шла поспешная и суетливая эвакуация. На восток потянулись эшелоны, заполненные беженцами. Таких, кто уже не надеялся на белую власть и смертельно боялся красной, было очень много. Настроение панического бегства, охватившее население, передалось и войскам. Многие белые части практически распадались, не в силах сформировать даже организованный отход. Елагин с тоской смотрел на толпы, штурмующие поезда в восточном направлении, видел среди них много молодых мужчин в военной форме и думал, что если бы удалось остановить хотя бы половину из этого бегущего в никуда мужского боеспособного населения, таких сил хватило бы не только на то, чтобы отстоять Самару, но и с победами дойти до самой Москвы. Но все устали, не верят в собственные силы и уповают на кого-то, кто смог бы всё изменить, остановив красный поток, заливающий белое мятежное Поволжье.

К вечеру из военного штаба Самарского правительства вернулся Мухин. В городе он раздобыл несколько новых кавалерийских шинелей и папахи: было начало октября, и золотая осень потихоньку катилась к зиме.

– Представляете, Емельян Фёдорович, иду по улице, – рассказывал Мухин, – а навстречу какая-то сволочь с красным бантом. Гордый уже такой, с видом победителя! Ну, я ему по зубам, сбил спесь… Жалею, что не пристрелил.

Мрачный Елагин сидел за столом, перед ним лежал чистый лист бумаги; он рассеянно кивнул.

– Что с бригадой? – спросил Елагин, не поднимая головы.

– Есть приказ о переброске бригады в Оренбург, – ответил Мухин, – Уже выделили эшелон. Скоро начинаем погрузку, – и поинтересовался: – Вы письмо кому-то пишите?

Елагин кивнул.

– Хотел вот написать вдове капитана Окунева… сообщить. Она ведь, вероятно, не знает о смерти мужа, – споткнулся, посмотрел в окно. – На германской я много таких писем написал, а тут…

Мухин прошёлся по комнате, потом сел на стул, закинув ногу на ногу, и стал легонько подрагивать носком своего сапога.

– Вы на каком фронте воевали? – спросил он, бережно приглаживая свои пышные чёрные усы.

– На Западном, – ответил Елагин. – Был начальником штаба полка, потом дивизии.

– А я служил в первом Кавказском корпусе, Эрзерум брал, – с гордостью заметил Мухин и мечтательно улыбнулся, вспоминая былое. – Тогда есаул Медведев опередил меня со своей конвойной сотней и первым ворвался в город. Мой казачий эскадрон был вторым. Командующий Кавказской армией Юденич лично вручил мне Георгиевский крест. Лихо мы тогда с турками разделались. Шашки наголо – за Бога, царя и Отечество!.. – вздохнул печально. – Но нет уже царя, и нет того Отечества, которому служили, и вряд ли воскреснет снова. Расползлась Россия по лоскуткам, по обрывкам – шовчики оказались некрепкими. Всё развалили товарищи наши социалисты!

Елагин оторвал взгляд от чистого листа бумаги.

– Странно, что с такими мыслями вы оказались в эсеровской подпольной организации. Ведь мы и есть товарищи социалисты.

– Мне всё равно с кем против большевиков, с эсерами, с монархистами или с самим чёртом, – бросил Мухин. – Главное зло от них, от большевиков. И пока враг у нас один – это большевики, нам с вами по пути.

– А потом?

Мухин нахмурился.

– Ещё с большевиками не разобрались, – зло буркнул он в ответ. – Так уж выходит покамест, что они нас бьют, а не мы их.

Елагин попытался что-то написать на бумаге, но потом, видно, передумал, быстро скомкал листок.

– Не могу, – сказал он. – Не знаю, как это написать.

– Может лично сообщить? – спросил Мухин. – Где она живёт? В Самаре?

– Нет, но недалеко, на станции Кинель.

– Так, давайте съездим, – предложил Мухин. – Пока бригада грузится в эшелон, доедем до станции, а потом вернёмся. Времени много это не займёт.

В сопровождении пятерых казаков Елагин и Мухин верхом добрались до посёлка Кинель. Это был типичный небольшой провинциальный городок и одновременно один из самых больших железнодорожных узлов Поволжья. Домики, прикрытые древесной листвой, поредевшей, но приобретшей красочный жёлто-красный цвет, деревянные заборчики вдоль неровных, разбитых улиц и необыкновенная тишина, словно и нет никакой войны, стоявшей всего в нескольких километрах от посёлка.

Конная группа белых неспешно проехала по одной из улиц. Хотели спросить у кого-нибудь, где найти нужный им дом, но на улице никого не встретили. В посёлке вообще было удивительно безлюдно и тихо.

– Вымерли все что ль? – с удивлением оглядывался Мухин. – Какой там адрес?

– Сейчас… Было у меня записано, – Елагин полез в карман гимнастёрки и вытащил сложенный вчетверо листок бумаги.

В это время на другом конце улицы появились несколько конников, которые также неспешно двигались навстречу группе Елагина.

– Кажись, наши, из оренбуржцев, – вглядываясь вперёд, весело сказал один из казаков; он пришпорил коня и поскакал. – Эй, земляки!

Конники на другом конце улицы остановились, и один из них даже призывно махнул рукой, словно тоже признал знакомого. Вдруг выехавший вперёд казак резко осадил коня и остановился.

– Красные! – крикнул он и развернулся.

Хлопнуло несколько выстрелов. Конь споткнулся, упал, и казак полетел на землю. Другие казаки быстро перехватили свои винтовки и открыли ответный огонь. Конники на противоположном конце улицы растворились в соседнем переулке.

– К станции! К станции отходим! – закричал Мухин, отчаянно размахивая револьвером.

Подобрав своего товарища, белые вылетели с улицы и, погоняя лошадей, галопом полетели к станции, где должна была находиться рота охраны. В это время на улицу из переулков уже выплеснулась первая волна красной пехоты. Красные бежали вдоль домов. Останавливаясь, они с колена прицельно стреляли по отступающим казакам. Застучал пулемёт, но группа Елагина успела свернуть на другую улицу и скрылась от пуль неприятеля. Казаки вырвались вперёд, оставив своих командиров позади. Мухин заметил, что конь Елагина замедлил свой бег, а потом и вовсе остановился. Склонившись, Елагин опустил голову на холку коня и держался рукой за свой окровавленный бок.