Комонс

На противоположной стороне, у северного вестибюля изменения не столь незаметны. Но нам-то нужен этот, южный, выводящий к автобусам. Вот, кстати, и остановки – 188-го и 233-го. Помнится, можно было ездить и на 90-м, но потом его пустили в обход, и до родимой Онежской получается чуть ли не вдвое дальше – крюком по Лавочкина и Петрозаводской. Ну и ладно, вон, как раз подкатывает жёлтый двухзвенный «Икарус» с номером «233»…

– А билеты? – озабоченно спросил Женька, глядя на подъезжающего автобуса. – Денег же не хватит!

И подкинул на ладони россыпь бронзовых чешуек, по копейке каждая.

– Всего шесть, а надо десять…

Аст осмотрел жиденькую кучку людей на остановке.

– Народу мало, передавать «на билетик» не нужно. Высыплем, что есть, а оторвём два.

– А заметят? – опасливо спросил Женька. – Тетка какая-нибудь глазастая… Прицепится – стыда не оберёшься!

– Ты меня загородишь, когда буду отрывать – предложил Аст, и он немедленно устыдился собственной трусости. Да и идти пешком не хочется – ноги гудят после тренировки.

Серёга оказался прав – никто в их сторону даже и не глянул. Он, воровато озираясь, открутил билет (резиновая рубчатая лента под прозрачным пластиковым колпаком послушно поползла, сбрасывая их мелочь в недра кассового аппарата), и они устроились там, где и хотели – в соединяющем две половинки отсеке, на поворотном круге, и наблюдать, как он проворачивается, как растягиваются резиновые складки «гармошки». Или же, встать одной ногой на круг, а другой – в соседнюю часть салона, и тогда при повороте ноги сами собой разъедутся в разные стороны…

Но сейчас есть дело поважнее: обязательный ритуал автобусного пассажира, выявление «счастливых» билетиков. Проще простого: номер на билете, состоит из шести цифр, две группы по три. Если суммы цифр в обеих половинках совпадут – тебе повезло.

Аст считал, шевеля губами. Женька, чуть привстав, заглянул ему через плечо (Серёга был выше на полголовы) и вдруг отчётливо услышал прозвучавшее в голове:

«…а вот «Тройку» или смартфон, которым с некоторых пор можно оплачивать проезд в наземном транспорте на «счастливость» не проверишь…»

Салон покачнулся, поплыл, и Женька, чтобы не упасть, ухватился за гнутый поручень. И снова чуть не полетел с ног, потому что металлическая труба под ладонями поехала вбок – автобус сворачивал с площади на Фестивальную, и поворотная площадка повторила его маневр.

..Какая ещё «тройка»? И что такое «смартфон»? Снова – последствия контузии? Может, и правда, заболел? Только этого не хватало…

– Во! Одиннадцать и одиннадцать! – Аст крикнул так, что на них стали оборачиваться. – Разыграем на камень-ножницы-бумага?

Женька выиграл – со второго раза, когда его ладонь-бумага завернула Серёгин кулак-камень. Запихал билет из жёлтой, тонкой до полупрозрачности, бумаги в рот, и принялся жевать.

Повезло!

…это хорошо, удача мне не помешает. Потому что – мама. Отца нет дома, он в командировке – этот жалкий обрывок сведений я ухитрился выудить у своего юного «альтер эго», чему изрядно порадовался: идёт контроль, идёт!

Итак, отца нет, а вот мама дома, и через несколько минут мне предстоит с ней встретиться. Да, конечно, я буду сидеть в дальнем уголке сознания «себя-подростка», как мышь под веником, никак себя не проявляя, но… получится ли? Стресс предстоит сильнейший, особенно с учётом того, что мама в оставленном мной прошлом (во всяком случае, той ей части, что сохранилась в моей памяти) ещё жива, благополучно отпраздновав восьмидесятилетие… Не захлестнёт ли «юного меня» волна взрослых неконтролируемых эмоций? Это риск, ему ведь и так досталось сегодня не по-детски. И, ещё подозреваю, достанется: завтра школа, встреча с одноклассниками и учителями – эмоции и прочие непредвиденные реакции попрут из меня бурлящим потоком, и далеко не факт, что я сумею его обуздать…

– Завтра первым уроком что, история?

– Ага. – кивает Аст. – Геша ведёт.

– Здорово! – обрадовался Женька. Историю он любил и уже успел наскоро полистать оба учебника – и «Новую историю» с картинкой, изображающей штурм Бастилии на бежевой картонной обложке, и «Историю СССР», где на голубом фоне красовались четыре цветных иллюстрации из жизни девятнадцатого века.

А Серёга к истории равнодушен. Ему географию подавай. Ну, ещё бы, мать – геолог, весь Союз исколесила. Вот и сын нацеливается по её стопам, в Геологоразведочный институт.

Они расстались возле Серёгиного дома – известного на весь микрорайон «дома циркачей», на торце которого красуется огромное изображение клоуна и цирковых львов. Дом (как, впрочем, и большинство соседних) был кооперативным, и немалую часть его обитателей составляли сотрудники разных структур Союзгосцирка. Дети из цирковых семей были нередкими гостями в Женькиной школе – они появлялись ненадолго, проводили с классом одну-две четверти, после чего исчезали на очередные гастроли.

– Слышь, Бабай, что-то ты сбледнул с лица. – озабоченно сказал Аст. – Нет, правда, бледный какой-то, и вспотел… Может, тебя, и правда, до дома проводить?

– Не надо. – отмахнулся Женька. – Тут два шага, сам дойду как-нибудь.

Они стояли возле Серёгиного подъезда. Женькин дом был чуть дальше, за длинной пятиэтажкой, стоящей на невысоком пригорке – у его подножия угнездилась крошечная, на три машины, парковка и старая, оставшаяся от снесённой деревеньки Ховрино, голубятня.

…в самом деле, чего это он взмок? И руки вот трясутся…

– Ладно, я пошёл. До завтра!

Он с деланно-беззаботным видом закинул сумку за спину и зашагал прочь.

…а ведь прав Серёга: его колотит, и ещё как. И справиться с этим, как Женька ни старался, не получалось. С чего бы это, а?..

…вот и мой (наш!) подъезд – предпоследний слева, пятый в стандартной панельной девятиэтажке, которыми, как грибами, поросли московские окраины вслед за знаменитыми «хрущёвками». Скрипнула пружиной дверь парадного – никаких домофонов, никаких стальных листов, только деревянные планки и узкое, почти во всю высоту, стеклянное окошко, вечное замызганное, едва пропускающее свет. Пол-пролёта лестничных ступенек, ведущие на площадку первого этажа, неровные пластиковые перила, по которым в иной ситуации так весело скатываться, сидя на пятой точке… Лифт – старый, с открывающейся вручную гулкой железной дверью и окошком, забранным металлической сеткой.

…закрыть наружную дверь, потом распашные дверки самой кабины – из обычного ДСП, покрытого потрескавшейся, выщербленной отделочной панелькой «под дерево». Кнопка, шестой этаж – в окошках замелькали кабели и торцы межэтажных перекрытий. Если прямо сейчас приоткрыть одну из створок, лифт остановится, и я получу желанную отсрочку.

..а смысл?..

Всё. Поздно. Лифт, звякнув, остановился.

Вправо, чёрная, обтянутая дерматином, с латунными гвоздиками-розочками, дверь. На плексигласовой табличке цифры – «164», под ногами – потрёпанный жизнью резиновый рельефный коврик. Иногда под него прятали ключ…

Три звонка, это я отлично помню – два коротких и длинный. Нехитрый код, один и тот же для половины обитателей многоквартирных домов большой страны.

Приближающиеся шаги, за дверью – лёгкие, торопливые.

…вот, сейчас…

Получилось. Не представляю, что было бы, поведи я себя иначе. Только это решение – забиться в дальний уголок сознания своего альтер эго, сжаться, закуклиться в позе виртуального зародыша, не выпуская наружу ничего лишнего, и самому стараясь воспринимать как можно меньше, и спасло ситуацию. Потому что… мама.

В начале нулевых у нас приключилась трагедия. Мать затеяла очередную генеральную уборку – избавляла дом от накопившегося хлама, наполняя им большие пластиковые пакеты, заранее выставленные в прихожую. А я, заехав навестить под вечер, выволок их на помойку – в мусоропровод эти дуры не влезали. А через несколько месяцев мама собралась заглянуть в старые семейные фотографии – и не нашла не одной! Тогда-то и выяснилось, что во время той самой большой приборки, она случайно выставила пакет с уложенными в него альбомами в коридор, а я, ничтоже сумняшеся… Из всех семейных архивов уцелел только мой выпускной школьный альбом, да и то, потому что я за несколько лет до этого грустного события отвёз его к себе на квартиру.