Страница 7 из 51
ОЦЕНИВАЯ ЖАННУ В ЦЕЛОМ
Итак, мы можем отнестись к Жанне как к здравомыслящей и сообразительной крестьянской девушке, наделенной необыкновенной силой духа и физической выносливостью. Все, что она делала, было тщательно взвешено. И хотя мыслительный процесс совершался так быстро, что сама она не успевала его осознать и поэтому приписывала все голосам, можно считать, что она руководствовалась разумом, а не слепо следовала своим импульсам. В военном деле она была реалистом в той же мере, что и Наполеон, она тоже понимала толк в артиллерии и отдавала должное ее возможностям. Она не ожидала, что осажденные города падут, как Иерихон при звуках трубы, а, подобно Веллингтону, организовывала наступление, учитывая оборонительную тактику врага; она предвосхитила наполеоновский расчет на то, что если непрерывно атаковать противника, тот долго не выдержит. Например, последняя ее победа под Орлеаном была одержана уже после целого дня боя, когда ни одна сторона не победила и ее полководец Дюнуа дал сигнал к отступлению. Жанна никогда не была той, за кого ее выдавали бесчисленные романисты и драматурги, а именно: романтической барышней. Она была истинной дочерью земли - с крестьянской трезвостью и упрямством, со свободным от всякого преклонения или высокомерия отношением к большим господам, королям и прелатам, - она с одного взгляда понимала, чего каждый из них действительно стоит. Как подобает добропорядочной крестьянке, она сознавала все значение соблюдения приличий и не терпела, когда сквернословили и пренебрегали религиозными обрядами. Она не позволяла дурным женщинам околачиваться вокруг ее лагеря. У нее было одно благочестивое восклицание: "En nom De!" [Во имя Господа! (франц.)] и одно бессмысленное ругательство: "Par mon martin!" [Клянусь жаворонком! (франц.)], и только их она разрешала употреблять неисправимому богохульнику Ла Гиру. Эта пуританская строгость сыграла важнейшую роль в восстановлении чувства собственного достоинства у деморализованной армии, и стало быть, и в этом, как почти во всем остальном, ее политика оказалась хорошо рассчитана и вполне оправдала себя. Жанне приходилось иметь дело с людьми всех сословий - от работников до королей; при этом она не испытывала никакого смущения, вела себя совершенно естественно и, если они не были безнадежно трусливы и испорчены, добивалась от них, чего хотела. Она умела улещивать и умела принуждать, язычок ее бывал ласковым и бывал острым. Словом, талантливая девушка - прирожденный босс.
ИНФАНТИЛЬНОСТЬ И НЕВЕЖЕСТВЕННОСТЬ ЖАННЫ
Все это, однако, надо принять с одной большой оговоркой: ей не было и двадцати. Если бы речь шла о властной матроне лет пятидесяти, мы бы сразу узнали этот человеческий тип, вокруг нас полно властных немолодых женщин, по которым легко судить, какой бы стала Жанна, останься она в живых. Но, в конце концов, она была всего лишь молоденькая девушка: она не имела представления о тщеславии мужчин и о весомости и соотношении общественных сил. Она ничего не слыхала о железной руке в бархатной перчатке и орудовала голым кулаком. Она думала, что политические перемены осуществлять легко, и, подобно Магомету, не ведавшему ни о каком строе, кроме родового, рассылала письма королям, призывая их к преобразованиям, ведущим к установлению царства Божия на земле. Не мудрено, что ей удавались только те простые начинания, которые, как, например, коронация и кампания под Орлеаном, требовали простого действия и натиска.
Отсутствие элементарного образования помешало ей, когда она столкнулась с такими искусно разработанными структурами, как грандиозные церковные и общественные институты средневековья. Она испытывала ужас перед еретиками, не подозревая, что сама - ересиарх, одна из предтеч ереси, расколовшей Европу надвое и повлекшей за собой столетия кровопролитий, не прекратившихся и по сю пору. Она была против чужеземцев на том разумном основании, что во Франции им не место. Но ей в голову не приходило, что это приведет ее к столкновению с католицизмом и феодализмом установлениями, по своей сути интернациональными. Она руководствовалась здравым смыслом, и там, где образованность была единственным ключом, она блуждала во мраке, расшибала себе лоб и расшибала тем более крепко, что отличалась непомерной самоуверенностью и поэтому в делах гражданских была неосторожна, как никто.
Это сочетание юной неопытности и абсолютной необразованности с большими природными способностями, энергией, храбростью, глубокой религиозностью, оригинальностью и чудаковатостью полностью объясняет все перипетии истории Жанны и делает ее достоверным историческим и человеческим феноменом. Но оно резко противоречит как идолопоклонническому романтическому ореолу, созданному вокруг нее, так и развенчивающему скептическому отношению, возникшему как реакция на романтическую легенду.
ДЕВА В ЛИТЕРАТУРЕ
Английским читателям, может быть, захочется узнать, как отразилось поклонение и протест против него на книгах про Жанну, столь хорошо им знакомых. Имеется первая часть шекспировской или псевдошекспировской трилогии о Генрихе VI, где Жанна - одно из главных действующих лиц. Этот портрет Жанны достоверен не более, чем описание на страницах лондонских газет Джорджа Вашингтона в 1780 году, описание Наполеона в 1803-м, германского кронпринца в 1915-м или Ленина в 1917-м. А заканчивается пьеса и вовсе непристойностью. Впечатление такое, будто драматург вначале пытался изобразить Жанну красивой и романтической, но возмущенная труппа вдруг объявила, что английский патриотизм ни за что не потерпит сочувственного изображения француженки, одержавшей победу над английскими войсками, и если драматург сию же минуту не вставит все прежние обвинения против Жанны, не напишет, что она колдунья и шлюха, и не подтвердит ее виновность, пьеса поставлена не будет. Скорее всего, так именно и произошло. Иначе почему столь сочувственное изображение героизма Жанны и особенно ее красноречивого обращения к герцогу Бургундскому сменяется мерзейшими непристойностями заключительных сцен. Этому можно найти только еще одно объяснение: может быть, в оригинале пьеса была целиком непристойна, Шекспир же подправил начальные сцены. Поскольку вещь принадлежит к тому периоду, когда он только начинал свою деятельность, латая чужие пьесы, и его собственный стиль не выковался и не окреп, проверить нашу догадку нет возможности. Его почерк еще отчетливо не ощущается, нравственный тон пьесы низкий и вульгарный. Но, может статься, он пытался спасти ее от прямого позора, озарив Деву мгновенным блеском.