Эта ласковая земля

«Да пребудет с тобой Бог». Последние слова, сказанные мне мисс Стрэттон. Но я не хотел, чтобы со мной был тот Бог, которого я узнал. По моему опыту, этот Бог не давал, а только забирал, этот Бог был с непредсказуемыми х прихотями и приносил одни несчастья. Моя злость на него превосходила даже ненависть к Брикманам, потому что их отношение ко мне было предсказуемым. А Бог? Когда-то я надеялся на него, теперь же не имел понятия, чего от него ожидать.

– Ждите с другой стороны столовой, – сказал Вольц. – Я возьму свой автомобиль и подберу вас.

– Сначала мне нужно кое-что сделать, – сказал я.

– Что на этот раз? – спросил Альберт.

– Мистер Вольц, можно мне ключи от столярной мастерской? – спросил я.

– Зачем, Оди?

– Пожалуйста.

– Просто дайте их ему, Герман, – сказал Альберт. – Мы теряем время.

Вольц достал из кармана колечко с ключами, отстегнул один и отдал мне.

– Через пятнадцать минут позади столовой, – сказал я.

Когда я открыл дверь в столярную мастерскую, меня окружила смесь запахов: лак, опилки, масло, скипидар. Я включил свет и подошел к деревянному шкафчику у одной из стен. Внутри хранились банки с краской, расставленные и подписанные в соответствии с цветом и назначением. Я взял банку черной краски и кисть с верхней полки. Выключил свет, запер мастерскую и побежал прочь.

Водонапорная башня, побелку которой прервал торнадо, теперь была заново окрашена, скрыв все следы прощального послания Сэмюеля Убийцы Многих. Я стоял у подножия одной из длинных опор, к которой крепилась лестница, и смотрел на резервуар. В лунном свете тот казался чистым и морозно-белым и был похож на лицо наивного ребенка, с надеждой обращенное к небу. Я повесил ручку банки на локоть, сунул кисть за пояс штанов и полез наверх. Опоясывающие резервуар мостки находились на высоте сотни футов. Добравшись до них, я на мгновение остановился и в последний раз посмотрел на Линкольнскую школу. В моем сердце не было ничего, кроме твердости. Я видел только отбрасываемые зданиями черные тени, которые словно пожирали землю там, куда падали. Со мной было так же. Четыре года жизни, съеденные тьмой.

Выполнив то, зачем пришел, я оставил банку и кисточку и слез вниз.

Остальные ждали меня позади столовой, Вольц не глушил мотор.

– Что было такого важного? – спросил Альберт, явно недовольный задержкой.

– Неважно, – сказал я. – Дело сделано. Поехали.

Мы быстро добрались до разрушенной фермы Эндрю и Коры Фростов. Вольц остановил машину около обломков дома. Мы высыпали из машины и пошли на берег к козлам с каноэ, но Эмми задержалась. Она сунула ручку за нагрудник своего комбинезона и достала фотографию, которую я спас из-под обломков. Она долго смотрела на снимок, потом на кучу разнесенного в щепки дерева, где когда-то проходила ее жизнь, но больше не будет.

Я обнял ее одной рукой и сказал как можно мягче:

– Теперь мы твоя семья, Эмми. Мы никогда тебя не бросим.

Она подняла лицо ко мне, в лунном свете дорожки слез на ее щеках сверкнули серебром.

– Обещаешь?

– Вот тебе крест, – сказал я и перекрестился.

Под деревьями на берегу Гилеада Моз с Альбертом уже спустили каноэ на воду. Они удерживали равновесие, пока Эмми пробиралась в середину. Прежде чем последовать за ней, я протянул руку Герману Вольцу, и он бережно взял ее в свою четырехпалую ладонь.

– Спасибо. Спасибо за все, мистер Вольц.

– Береги эту девочку, Оди. И береги себя.

– Обещаю.

Вольц протянул мне четыре сложенных одеяла, которые захватил из школы, точно таких же, как на всех койках в спальнях. Вместе с ними он дал мне полную флягу из брезента вроде тех, из которых мы пили, когда работали на полях Бледсо. На боку белой краской было написано «Вольц, столярная».

– Если нас поймают с ней, то узнают, что вы нам помогли, – сказал я.

– Если вас поймают, Оди, я буду защищать вашу и свою честь до смерти, – поклялся он.

Я сел в каноэ позади Эмми, подстелил под нее два одеяла, а другие два – под себя. Альберт бросил наволочку с содержимым сейфа Брикманов.

– Герман, на вас будут давить, – сказал он.

– Думаю, не сильно, Альберт. У нас с тобой есть кое-что на Клайда Брикмана. – Он улыбнулся и взял ладонь Альберта двумя своими. – Мне будет не хватать тебя. Всех вас.

Моз тоже пожал руку старому немцу, потом осторожно шагнул на корму каноэ, а Альберт сел на носу. Веслами они оттолкнулись от берега, и нас подхватило легкое течение Гилеада. Вольц, наверное, последний наш друг во всем мире, стоял на берегу в рваной тени деревьев.

– Да хранит вас Господь, – крикнул он на прощание.

Но Господь, про которого говорил Вольц, не был тем Господом, которого знал я. Мы начали свое путешествие навстречу неизвестности, а я думал о собственном прощальном послании, которое написал черными буквами на водонапорной башне, послании, которое, я был уверен, поймут все дети, заточенные в Линкольнской школе: «Бог есть торнадо».

Часть вторая

Одноглазый Джек

Глава двенадцатая

В ту первую ночь мы плыли под луной. На полях вокруг не было ни огонька, и мне казалось, будто мы в своем собственном мире. Ветви тополей нависали над рекой, и их тени проплывали над нами, единственными звуками были редкий шелест листвы от ночного ветерка и плеск двух весел. Железнодорожные пути шли параллельно реке, время от времени пересекая извивы русла. На берегу под одним из мостов мы различили красный свет углей, и я догадался, что это костер, разведенный кем-то вроде нас, бродягой – в те дни их было много. Моз с Альбертом придержали весла, и мы тихо проплыли мимо.

Малышка Эмми наконец легла на одеяла, которые отдал нам Вольц, и заснула. Я же при всем желании не мог сомкнуть глаз. Несмотря на то, что убийство ДиМарко лишило меня чего-то – наверное, последнего дыхания детства, – когда река и Альберт с Мозом несли нас сквозь темноту, я думал только о том, что получил. Тогда я считал это свободой, и мне не хотелось упустить ни секунды. Воздух, которым я дышал, казался чище, чем когда-либо. Белая шелковая лента освещенной луной реки, серебристые тополя и черное бархатное небо, усеянное миллионами алмазов, казались мне самым прекрасным, что я видел в жизни. В итоге я решил, что, возможно, убив ДиМарко, потерял старого себя, а мои ощущения означали рождение нового. Второе рождение Оди О’Бэньона, у которого впереди настоящая жизнь.

Через несколько часов Альберт сказал:

– Нам надо отдохнуть.

Мы пристали к берегу, разбудили Эмми и забрались туда, откуда было видно окрестности. В миле к югу или около того светилась кучка огней, маленький городок. Между нами и городом лежали открытые поля. Мы расстелили одеяла, по одному на каждого, и легли.

– Темно, – сказала Эмми. – Мне страшно.

– Вот. – Я передвинул свое одеяло, чтобы оно наложилось на ее. – Возьми меня за руку.

Она сжала мою руку, сначала крепко, но через какое-то время ее пальцы расслабились, и она заснула. Я слушал глубокое дыхание Моза – он тоже отрубился. Но я чувствовал, что Альберт на соседнем одеяле не спит.

– Мы свободны, – прошептал я. – Мы наконец-то свободны.

– Ты так думаешь?

– А ты нет?

– С этого момента мы должны быть еще осторожнее, чем когда-либо. Нас будут искать повсюду.

– Не мистер Брикман. У тебя есть компромат на него.

– Меня беспокоит не он.

Я понял, о ком он. За исключением ДиМарко у Черной ведьмы было самое черное сердце из всех, кого я знал. Мы украли у нее Эмми. Она выследит нас, даже если это будет последнее, что она сделает. И расплачиваться будем не только мы с Альбертом и Мозом. Если Черная ведьма нас поймает, жизнь Эмми будет хуже, чем в аду.

– Надеюсь, у мисс Стрэттон все хорошо, – сказал я.

– Тебе надо беспокоиться о себе.

– Откуда ты знал про нее и мистера Брикмана?

– Я не знал.

– Тогда зачем мы вломились к ним в спальню?