Страница 1 из 3

Ваш ход, миссис Норидж

Михалкова Елена Ивановна

Елена Ивановна Михалкова

Ане – с благодарностью за лучшую игру миссис Норидж

Цветы миссис Гринвич

Ни у кого не повернулся бы язык назвать миссис Норидж дамой со странностями. А между тем она была одной из самых необычных женщин, встречавшихся модистке Эффи Прист.

Эмма Норидж выглядела образцовой гувернанткой, словно сошедшей со страниц одного из тех восхитительно пухлых романов, где брошенные дети снуют по улицам большого города, точно рыбки, занесенные течением в распахнутую пасть Левиафана, кроткие непорочные девушки претерпевают лишения, которых не выдержал бы и солдат, и любящие сердца воссоединяются после долгих лет испытаний и разлук. В таких романах непременно присутствует черствая, как старый бисквит, гувернантка, которая запирает бедных сирот в холодных подвалах, третирует их и притесняет. Лишенные форм телеса затянуты в жесткое накрахмаленное платье, как в броню, она не умеет улыбаться, и читатель вроде Эффи отдал бы все, чтобы на последней странице ее съели крысы – но только украдкой, чтобы не омрачать предсвадебную суматоху.

Миссис Норидж действительно имела строгий вид, и ее черные платья лишь по праздникам сменялись темно-коричневыми. Гувернантка шла на эту серьезную уступку общественным устоям дважды в год – на Пасху и на Рождество. Улыбка редко озаряла ее худое, даже несколько костлявое лицо с сильно выдающимся подбородком; серые глаза под густыми бровями чаще бывали прищурены, чем широко раскрыты, ибо мало что могло поразить Эмму Норидж, но многое заставляло задуматься.

Несмотря на все вышеперечисленное, Эффи Прист замечала, что дети искренне привязываются к гувернантке. Миссис Норидж обыкновенно не задерживалась у своих нанимателей дольше, чем на два года, твердо стоя на том, что за такой срок даже овцу можно обучить музыке, рисованию и немецкому языку, и если уж она не преуспеет в этом с обычным ребенком, ее необходимо выгнать и заменить на более знающую особу. Миссис Норидж позволяла себе не любить французский: он придавал, по ее словам, излишнюю выразительность сказанному. «Вы не в театре, моя дорогая, – строго заметила она однажды своей воспитаннице, решившей блеснуть познаниями в языке Бальзака. – Если уж непременно хотите произвести на нас впечатление, говорите по-немецки».

Закончив обучение своих подопечных в семье, миссис Норидж делала перерыв на два-три месяца. «Когда работаешь с детьми, отдыха много не бывает», – говаривала она. Однако и на отдыхе гувернантка продолжала вставать в шесть утра, а ее многочасовые прогулки в любую погоду стали притчей во языцех среди жителей Эксберри.

Посторонние могли бы счесть ее высокомерной и замкнутой. Она не искала ничьей дружбы, однако легко заводила друзей. Немало нашлось бы желающих избавить город от ее присутствия! Но хватало и тех, кто не уставал благодарить судьбу за встречу с миссис Норидж.

Словом, гувернантка казалась миссис Прист ходячим парадоксом. Познакомившись с ней ближе, Эффи с изумлением открыла, что миссис Норидж не лишена чувства юмора, хотя и несколько специфического свойства. Не раз во время беседы миссис Прист посмеивалась от души. Собеседница при этом взирала на нее с неизменно чопорным выражением, словно задаваясь вопросом, чем вызвана эта веселость.

О ее юности, семье и покойном муже Эффи ничего не было известно. Миссис Норидж не окутывала себя таинственностью, однако некоторые двери держала плотно закрытыми.

Старший брат Эффи, Барри Гринвич нацепил котелок и взялся за ручку двери. Мистер Гринвич был внушительным мужчиной, однако в эту минуту вид у него был неуверенный.

– Поговори с ней, – напутствовала его Эффи, – расскажи ей все как есть, ничего не утаивай!

– Хорошо, хорошо, – пробормотал Барри. – Только все ж таки лучше бы ты пошла со мной, Эф.

Однако миссис Прист без долгих раздумий выпроводила его, присовокупив напоследок, что миссис Норидж не сочтет его неотесанным невежей, поскольку предупреждена.

С тем Барри и ушел. Эффи проводила взглядом его сутулую спину в коричневом пальто и вернулась к шляпке для миссис Уивер, которую обещала закончить к завтрашнему утру.

Гувернантка прогуливалась вдоль озера, как всегда в это время дня. Барри Гринвич, чувствуя себя до крайности сконфуженно, приподнял котелок и отвесил неуклюжий поклон.

– День добрый, миссис Норидж! Простите, вы меня не знаете.

Он побагровел от неловкости. Ну, Эффи!.. Что за вид у него сейчас, заговаривающего с незнакомой женщиной в безлюдной местности! А в какое положение она поставила свою подругу!

Однако гувернантка не выглядела смущенной.

– Здравствуйте, мистер Гринвич! – спокойно сказала она. – Ваша сестра много рассказывала о вас. Вы составите мне компанию? Сегодня здесь на удивление много птиц, за ними интересно наблюдать.

Они пошли по берегу, где ивы макали длинные ветви в воду, и вскоре Барри обнаружил себя вовлеченным в беседу о повадках перелетных гусей и особенностях охоты на тетерева.

Наконец он набрался духу, чтобы перейти к делу.

– Позвольте, миссис Норидж, попросить вашего совета. – Он дождался заверений, что та будет рада помочь, и продолжал: – Как вы, должно быть, знаете от моей сестры, месяц назад я овдовел. – Он указал на траурную повязку на рукаве.

– Миссис Прист говорила о вашей утрате. Примите мои соболезнования, мистер Гринвич.

– Благодарю вас. Моя супруга, да упокоит Господь ее душу, держала хозяйство, как бы это сказать, в крепком кулаке. У нее были свои привычки, которые много лет оставались неизменными. Например, никому не разрешалось переставлять ее чашку в буфете, она всегда должна была занимать строго отведенное место… Вы сейчас поймете, к чему я это говорю.

Он смутился и искоса посмотрел на миссис Норидж, проверяя, не смеется ли она над ним.

– Сколько лет было вашей жене, мистер Гринвич?

– Шестьдесят три. Мы прожили с Джудит сорок два года. – Барри Гринвич тяжело вздохнул.

Она кивнула, призывая его продолжать рассказ.

– Три недели назад я зашел в спальню Джудит, чтобы взять пару вещей. В то утро мы виделись с попечительницей благотворительного общества, и я пообещал ей передать кое-что для девушек, попавших в беду. Я хорошо помню, как выглядели полки, когда я закрывал дверцы шкафа. Попечительница, миссис Гулдикрейн, выразила мне свою благодарность… чрезмерную, как по мне, потому что передал-то я всего три теплых шали да старую накидку, которую Джудит лет двадцать не надевала… но слышать это было очень приятно. Спустя некоторое время я решил, что мог бы отправить в общество и еще что-нибудь. Комнату Джудит я не люблю, – нехотя проговорил он. – У меня есть на то свои причины. Признаюсь, мне пришлось готовиться к этому пару дней, пока наконец я решился. На этот раз вещи в шкафу лежали совершенно не так, как я их оставил! Сказать по правде, несмотря на свою педантичность, Джудит не отличалась особенной аккуратностью, да простит она меня за такие слова. – Мистер Гринвич перекрестился, бросив опасливый взгляд за правое плечо, словно покойная супруга сопровождала его, следуя чуть позади. – Ее шали и накидки были сложены так же, как при ней. Словно она явилась и навела порядок по-своему, как привыкла.

– А что говорит служанка?

– Мэри уверяет, что не прикасалась к вещам.

– Что-нибудь пропало? – спросила миссис Норидж. В глубине души она сомневалась, что Барри Гринвич знал, как одевалась его супруга, но, к ее удивлению, он твердо ответил, что все на месте.

– Я не осмелился брать оттуда что-либо еще. Как-то, знаете, рука не поднялась. Где-то неделю спустя я вернулся домой раньше, чем предполагал – не к ужину, а к чаепитию. Дома была Бернис, наша кухарка. Я вошел в гостиную, и мне в глаза бросилась чашка из мейсенского фарфора, с фиалками – любимая чашка Джудит. Она стояла на столе, стул был слегка отодвинут. Понимаю, то, что я говорю, звучит нелепо… Но выглядело все так, словно кто-то только что отошел от стола. Я, разумеется, решил, что это дело рук Бернис, однако она довольно ядовито заметила, что если бы хотела утащить чашку, то не стала бы оставлять ее на виду.