Страница 37 из 37
Вот ведь штуковина: я ничегошеньки не понимаю, в чём магия того или иного явления. Я не о выкрутасах Зеосса сейчас, если понимаете. Ко всем их необычностям можно привыкнуть и не удивляться. Прилепить на лоб ярлык: «чудо» и не париться.
Но когда нечто необычное происходит в привычных материях, всегда бьётся в мозгах мысль: «Как?!». И огонь в груди, и слёзы, и восторг. Кажется: ты огромен, обнял бы весь мир, но не хватает рук, а поэтому эмоции фонтанируют во все стороны.
Возьмите хоть театр: бегают люди по сцене, руками машут, слова какие-то выкрикивают. Порой смотришь: неа, бегают и машут, и ничего не происходит. А иногда забываешь дышать, живёшь вместе с героями – прямо вон там, на грязных досках, перемещаешься в пространстве и не понимаешь, где ты и кто ты…
То же самое и с музыкой. Ну, есть музончик для настроения, телом подвигать, подвывать не в такт. А есть магия, когда замираешь и становишься частью звуков, мелодии, слов.
Может, у Нотты этой секрет какой в крови, как «лошадиное слово» у мохнаток, что помогает им зеосских коней усмирять, – не знаю. Но только ударила она по струнам – и внутри стало горячо-горячо, будто кипятка глотнул неожиданно и ждёшь, когда жар по пищеводу прокатится, чтобы дыхание отпустить.
Куда-то шум толпы спрятался. Наверное, люди и нелюди замерли, как и я. Ничего вокруг нет. Только звуки её музыки и горячая ладонь Геллана в руке. Остро, до слёз, словно не струны цепляла нежными пальцами дева на сцене, а задевала сердце. А когда она запела, мне показалось, что я оглохла на миг.
Не тоненький колокольчик, не журчание ручейка – нет. Её голос как удар. Как беспокойный рокот волн. Как эхо великих гор. Как глубина неба без облаков.
Била под дых, выворачивала внутренности, вышибая слёзы. Хотелось трястись в экстазе, плавиться в горниле невероятной чистоты. Я сдерживала пляшущие губы, чтобы не сломаться, не сморщиться некрасиво и не реветь навзрыд. Так это было сильно.
Когда отзвучал последний аккорд, я поняла, что онемели пальцы – так крепко я сжимала Гелланову ладонь. Попыталась осторожно отклеиться, но он только накрыл руку и погладил успокаивающе.
Он понимал. Он чувствовал меня, как никто другой, и почему-то не было стыдно показывать себя слабой и уязвимой, беззащитной и эмоциональной. Хотелось выреветься у него на плече и успокоиться хоть на время.
Здесь, в другом мире, на многое открылись глаза. Я училась прислушиваться, ловить знаки. Не обязательно уметь в чужих мыслях копаться. Иногда нужно лишь быть внимательнее, чтобы понять. А ещё вот эти всплески эмоций как будто открывали что-то, до чего я ещё не доросла, но уже пыталась тянуться. Двери и окна приоткрыты – нужно только не лениться, заглядывать, чтобы поймать нечто новое, неведомое ранее.
Нотта не походила на тех, что пели до неё на сцене. Она не красовалась, не пыталась выпятиться или модулировать голосом, чтобы привлекать внимание и выжимать восторги – ей не нужно было завлекать. Ей достаточно было тронуть пальцами инструмент или открыть рот.
Не хотелось отрывать от неё глаз. Слушать и смотреть, как плавно двигаются руки, как, переливаясь, колышутся серебристые волосы, как прожигают тёмные глаза. Её образ и пение сливались – ничего лишнего. Теперь я понимала, почему сходила с ума толпа и с нетерпением ждала её появления.
Нас с Гелланом прибили очень близко к сцене. Не в первые ряды – нет, туда не протиснуться, но для тех, кто не собирался стоять в окружении народа, живые объятья оказались слишком плотными.
Я не беспокоилась. Может, потому что Геллан стоял рядом и оберегал. Он всегда осторожнее меня. Наверное, он не умел до конца расслабляться и музыку слушал по-своему. Я растворилась и потерялась, а он успевал ловить и другие сигналы.
Он сжал мою ладонь до боли. На миг. Но это вырвало меня из эйфории и заставило тревожно глянуть ему в лицо. Бледный, с испариной на висках. Непривычный с мороком на лице и коричнево-рыжеватыми волосами.
Я видела, как дрогнул его рот, поймала короткую команду: «Жди!», моргнула, а через секунду поняла, что стою в толпе одна-одинёшенька и наблюдаю, как Геллан, нарушая плотную толчею, гибкими движениями рванул к сцене. По чужим плечам и головам, едва касаясь их руками и ногами. Дикий акробатизм стакера.
Я прикрыла глаза и почувствовала, что боюсь. Боюсь толпы, боюсь людей. Не потому, что меня задушат или раздавят – нет. Я тихо сходила с ума за Геллана. На миг мой больной на фантазии мозг представил, как сейчас его порвут на части, не дадут добраться, скинут вниз и затопчут ногами.
Зажала в замок пальцы до хруста. Стиснула зубы. Приподняла ресницы. Следила, как он движется вперёд. Наверное, это было очень-очень быстро, но в тот момент для меня время замедлило бег, а воздух превратился в вязкий кисель.
- А-а-а-а-а! – заорала, срывая связки, и рванула за ним вслед, протискиваясь сквозь тела, получая тычки, ловя недовольные выкрики и возгласы. Но мне было по барабану: Геллан взвился вверх и оказался на сцене, чтобы заслонить собою сребловолосую деву.
В плече у него торчала рукоять кинжала, а по плащу расплывалось тёмное пятно.