Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 101

 

- Что случилось? – резкий голос бьёт по ушам. Сжимаюсь и готовлюсь оправдываться… но отец приближается ко мне, хрустя сапогами по осколкам, хватает и крепко обнимает.

- Ты цела? Не порезалась? Скажи уже хоть что-нибудь, Эмбер!

- Я… я…

- Ну!! Хватит мямлить!

- Прости пожалуйста, я, кажется, разбила твоего лиса…

- Это не важно, - отстраняет меня на вытянутых и внимательно разглядывает. Ждёт, но я всё молчу, будто воды в рот набрала. – Говори немедленно – что произошло, пока меня не было? Ты мне сейчас всё расскажешь.

И его глаза вспыхивают. В зрачках – озёра жидкого серебра, оно растекается по радужке, полностью съедает синеву. Я смотрю в них – и тону, тону, и мне так хочется поскорее пересказать папе каждую мелочь прошедшего дня… Меня будто связали по рукам и ногам – не выдохнуть, не пошевелиться… стоп, что?

Трясу головой, и морок спадает. Снова могу видеть комнату вокруг. Закусываю губу и молчу. Отчего-то перехотелось рассказывать. Не сейчас, когда отец совершенно очевидно пытается меня заставить. Вот только как ему это удаётся?

- Я лишь хотела тебя встретить, и немного заигралась. Уронила этого чудесного лисёнка. Прости, я всё-всё уберу!

- С ума сошла? Для этого есть слуги, - бросает отец раздражённо и, наконец, отпускает меня. Я выдыхаю с облегчением. На самом деле, хочется даже отойти подальше, но у моих атласных туфелек тонкие матерчатые подошвы, и я боюсь, что острые осколки вопьются в ноги, если сделаю хоть один неверный шаг.

Отец берёт со стола колокольчик, звонит, и в кабинет немедленно вбегает служанка – тихая и скромная Эстель, которая вечно глаз боится поднять. Невольно ахает, увидев беспорядок на полу, на минуту уносится за веником и совком. Очень скоро на полу снова идеальная чистота, и я перестаю разыгрывать из себя столб.

- Папочка, можно я пойду в классную комнату? У нас с мисс Поппс ещё занятие...

- Погоди! Значит, говоришь, играла с хрустальным лисом… У меня кое-что есть для тебя. Подарок.

- Я не заслужила, - мне вдруг очень хочется отвертеться от этого неожиданного «счастья».

- Глупости! Мне не нужны поводы для того, чтобы побаловать единственную дочь.

Он обходит письменный стол широким шагом, отодвигает верхний ящик и вытаскивает из него что-то. Это «что-то» при ближайшем рассмотрении оказывается подвеской – хрустальная капля в изящной витой оправе белого золота, тонкая цепочка. Отец вешает её мне на шею, и я поражаюсь, какой неожиданно тяжёлой она кажется.

- Носи постоянно и не вздумай снимать. Иначе я решу, что тебе не нравится подарок.

Кажется, отец пытается смягчить строгость тона улыбкой, но мне всё равно не по себе, потому что её нет в глазах. Учтиво приседаю, как меня натаскивали гувернантки. Уважение и почтение, как и положено послушной дочери… Не удерживая выдоха облегчения, выбираюсь, наконец, в коридор и, подобрав неудобные юбки, бегу к себе в комнату. Скорее, скорее – пока кто-нибудь не заметил и снова не сделал замечания. Я, конечно, скучала по отцу – но не по такому вот суровому испытующему взгляду, не по стальным оттенкам в голосе, не по ощущению от его присутствия, будто меня наизнанку пытаются вывернуть и залезть в душу.

Но всё же хрусталь с шеи снять и нарушить приказание отца я так и не осмелилась.

 

 

Всю следующую неделю отец провёл дома – он никогда ещё не делал таких длительных перерывов между отлучками, и это очень непривычно. Проводит со мной много времени… и ещё вчера я бы этому только порадовалась, но отчего-то не покидает ощущение, что он за мной наблюдает. Иногда заходит в классную комнату и подолгу следит за тем, как проходит занятие. Часто спрашивает, не нужно ли мне чего, а ещё постоянно выворачивает разговор так, чтобы упомянуть о хрустальном лисе. И я сама не знаю, отчего упрямлюсь, но мне очень не хочется говорить о том, что, кажется, со мной случилось что-то действительно странное тем вечером.

Потому что и сама начинаю наблюдать. И тоже замечать странности. Даже удивительно, что замечаю это только теперь.

Как слуги сломя голову бросаются выполнять каждое его желание – и дело, кажется, не только в том, что он их грозный хозяин и ясновельможный граф. Как боятся оставить пылинку на роскошном ковре. Как смолкают любые разговоры при моём появлении – словно люди опасаются, что я могу наябедничать о чём-то отцу. Горькие наблюдения, честно говоря.

Под конец недели я уже настолько осмелела, что попыталась следить за отцом. Притаившись за шторой, смотрела, как он вскакивает на коня, чтобы немного прогуляться перед завтраком по своему обыкновению. Вот конюх поспешно кидается к нему, кажется, чтобы подтянуть стремя. В спешке что-то путает, наверняка паникует ещё больше, и снова делает всё не так. Отец в ярости. Что-то выговаривает конюху, отчего у бедняги голова вжимается в плечи. Наконец, папа теряет терпение и в сердцах отбрасывает поводья. Нависает над конюхом… а тот вдруг выпрямляется по струнке, его руки безвольно падают, и он застывает под пронизывающим до костей взглядом своего хозяина, в котором сверкает живое серебро. Как кролик перед удавом. А потом вздрагивает и принимается за дело – руки ловко распутывают ремешки, подтягивают быстрыми пальцами… движения механические, словно у куклы. Дело сделано в полминуты, и конюх возвращается в конюшню, ступая чёткими одинаковыми шагами и глядя прямо перед собой.

Я резко выдыхаю и присаживаюсь, прячусь под подоконником, когда всего на миг кажется, что отец меня заметил. Сжимаю в ладони хрустальную каплю и молчу. Я всю неделю тщательно следила за тем, что говорю, пока на мне эта подвеска. Не отпускало ощущение, что, когда разговаривала с лисом, отец действительно меня услышал.