Время Весны

Да что же творилось со мной? Я и сам не мог понять. Захотелось побежать, видеть, как, приближаясь, растёт перед глазами старинный храм, ворваться, спрятаться в нём, окунуться с головой, как в тёплое одеяло, в его мягкое чрево и услышать пение. Только там можно было защититься, оттаять среди тающего медовым теплом свечного воска, расплакаться и отдохнуть среди икон… Только храм этот лишь внешне казался домом Бога, но Хозяина оттуда грубо выселили: я знал, здание находится в ведении Осоавиахима. Это горькое осознание не помешало мне перекреститься ещё и ещё раз…

Вспоминалась покойная бабушка Прасковья – она, в тайне от родителей, крестила меня, когда я гостил у неё в селе Девице. Тогда мне было лет восемь, но я помню ту долгую службу, тройное погружение в иордань, трубный голос старого священника, который в то лето, буквально через несколько дней после моего крещения, куда-то навсегда исчез… Но я помнил, что мне было необычно легко и хорошо, когда батюшка положил мне большие ладони на голову и, говоря что-то, окунал в воду. Может быть, это дивное ощущение можно вернуть, прямо сейчас? Вновь перекрестившись, я стал сбрасывать прямо на мокрый песок одежду. Оставшись в одних трусах, я потрогал лоб – шишка стала ещё больше. Провёл ладонью по волосам, и понял, что где-то потерял тюбетейку. Видимо, она осталась лежать там, в доме… И чёрт бы с… Нет, ругаться и поминать нечистого было не время – он, я был уверен, именно он разложил вокруг меня столько сетей, а я наконец-то нашёл путь, как из них вырваться.

Через минуту я уже плыл, шумно отплевываясь и охая – вода была холодная. Но я быстро привык, и радовался – она на самом деле освежила и быстро дала сил.

– Господи, помилуй меня грешного! – из груди вырвался крик. Я выплыл на середину реки Воронеж, течение несло меня ближе к храму, и я надрывал глотку, словно надеясь, что там, в глубине преданного людьми Дома Бога живёт хотя бы один случайный, запоздавший вернуться на небо, к солнцу ангел. Этот ребёнок света услышит меня, поднимет на своих крылышках мой отчаянный зов и донесёт его к Тому, к кому я обращался в эту минуту. Мишенька, я именно так и думал в ту минуту, внутренними стремлениями обращаясь к кому-то единственному, кто должен писаться исключительно с большой буквы, ведь Он может меня услышать. Ты, Мишенька, должно быть, сильно удивляешься, читая всё это, и подумаешь: «Но ведь дед никогда не был религиозным». Внешне – конечно, нет. Но теперь ты знаешь, как, в какой день и час я понял, что не могу быть больше один. И потому я так истошно выкрикивал отчаянно молитву – маленький человек, плывущий былинкой по реке и не знающий, что ждёт его…

От сдавленного крика в лёгких не хватало воздуха, и я стал тонуть. Но, с трудом выталкивая себя, я фыркал и смеялся. Уши глохли от воды. Да, я был совсем один в огромном мире! Люди – неважно, кто они, близкие по крови, так называемые друзья или незнакомцы – все одинаково стали лишь попутчики, им нет дела, утону ли я сейчас, или мне хватит сил вернуться, ощутить изрядно уставшими ногами дно. В мире нет любви, а лишь страх и зло. Есть Бог, который создал нас, дал свободу любить, но мы отказались от этого, и теперь стоим на пороге чего-то страшного, что либо уничтожит, либо исправит нас. Вот Карл Леонович, тот верит!

Или верил?

Я ужаснулся, подумав, что, может быть, его уже и нет на земле, и он навеки отправился к Солнцу и нежится там в лучах Весны! Только там есть место для таких, как он, стремящихся к истине, миру, свету. Он верил в объединение всех людей по принципам просвещённого братства и отказа от насилия, верил в дружбу и знал ей цену…

Бедный Карл Леонович…

Он мечтал объединить человечество, примирить и избавить от войны, но все – и даже те, кто жил рядом, кто обращался к нему за помощью, отвернулись, прокляли и отреклись…

Я перевернулся и, медленно загребая, поплыл на спине. Жмурился. Какое же оно огромное, тёплое, хорошее – Солнце! Любящее, сказал бы старик-философ, и согревающее всех, нищих и хозяев жизни, атеистов и гонимых священников, праведников и убийц. Всех любит одинаково. Хотя всё относительно. Чем ближе ты стремишься к Солнцу, идёшь его путём, тем быстрее сгораешь. Вот и Эрдман…

Да что такое, в конце концов?! Я вновь грёб на животе, стремясь к берегу. С чего я взял, что его больше нет? Глупости. И что происходит? Может, я смотрю дурной, до неприличия затянувшийся сон, и вот-вот очнусь в своей комнате, умоюсь, пойду уже наяву и застану старика в его каморке?

Поднялся ветер, и набежавшие волны накрывали меня, и, захлебываясь, я понимал, что бред, творящийся со мной – реальность.

– Господи, если Ты слышишь меня, прости! – опять крикнул я. Солнце зашло, небо потемнело, словно его закрыли тысячи ворон, ветер усилил холодное дыхание. Как такое могло быть? Паника охватила меня – не было сил сопротивляться поднявшейся против меня стихии. Теперь, когда пишу, вспоминаю и ужасаюсь: неужели эта свистопляска творилась со мной, мягким, сытым мальчиком, не знавшим тревог, голода, страхов? Где, как и почему я очутился? Я слышал далёкое пение, словно сотни монахов собрались вокруг туч и гудели надо мной. И этот зов будил меня, давал силы.

– Раз-два-три! – плыл я, ритмично считая каждое усилие, стараясь держать ровно ноги, всё время тянувшие ко дну. Я ушёл под воду, и, с трудом выплыв, услышал звон, похожий на колокола, словно провалился во времени, и теперь грёб по старинному Воронежу. Кружились с криками птицы, доносился запах далёких костров, как будто плотники прервали работу на верфях и теперь варили сливную кашу. Хоть бы это оказалось правдой – выйти на берег, ступать, оставляя мокрые следы, к кострам, сидеть среди бородатых людей и не чувствовать себя чужим, навеки остаться в Петровской эпохе, раствориться там случайной былинкой, строить с ними русский флот…

Я обнял липкую, пахнущую водорослями сваю мостика, отдышался. Рядом был лодочный причал – нет, не старинный, а привычный, одинокий и пустой. Дрожа, я вышел из воды и побрёл искать одежду – течение отнесло меня шагов на пятьсот. Дойдя и с трудом натягивая на мокрое тело рубаху, краем глаза я заметил небольшую толпу, что собралась поодаль на улице. И хотя зрение меня всегда подводило, но по белой форме и синим фуражкам с блестящими на солнце лакированными козырьками и алыми звёздами понял: моим заплывом весьма заинтересовались. С милиционерами стояли и две мои несостоявшиеся подруги и ещё какие-то серые фигуры.

Я не обращал на них внимания – пусть смотрят, мне не жалко. Снял и выжал трусы. Захотелось помахать ими над головой, как пиратским флагом, но решил, что хватит дурачиться. Брюки и рубаху натягивал долго, надеясь, что «зрителям» надоест меня наблюдать. Но, натянув с хлюпаньем туфли, понял – нет, люди стоят там же, словно молчаливые судьи. Ну, раз так, пойду сдаваться. Я поднимался вверх по склону, срывая траву, одуванчики, пучки молодой полыни. С этим букетом и подошёл к девушке с чёрными косами. Конечно же, она отпрянула, и подруга вышла наперёд, заслонила её грудью. Но, оценив мою решимость, обе спрятались за спинами сержантов рабоче-крестьянской милиции. Строгие ребята, они были примерно моего возраста, молчали, не сводя глаз.

– Купаться запрещено, что ли? Не понимаю! – моя реплика не получила ответа.

Раз так, подумал я, и стойте дальше, а я пойду… Но, сделав лишь шаг в сторону, служители закона взяли меня под руки, как в клещи. Малейшая попытка вырваться или закричать оборачивалась для меня дикой болью в плечах.

– За что? – только и простонал я.

Все обернулись – на скорости круто входя в поворот, выбрасывая из-под колёс камни, к нам с рёвом рвалась черная «эмка». Увидев её, люди шарахнулись в разные стороны, будто испуганные курицы, и лишь милиционеры твёрдо уперлись хромовыми сапогами и ломали мне руки. Когда задняя дверь «воронка» открыла чёрный зёв, они грубо затолкали меня в салон. Потирая от боли плечо, я посмотрел в окно – сержанты милиции стояли вытянутые, отдавая честь. Мой озноб перешёл в лихорадочную дрожь, и я поджал колени, боясь пошевелиться. Я нашёл силы посмотреть, кто был на передних сиденьях и замер, увидев идеально выбритый затылок высокого человека во френче. Эта голова с малюсенькими ушами идеально напоминала яйцо, гладкости которого мешали лишь складки кожи на шее.