Жить

Catrine Crane

Жить

2023 год. Прошло три года с того момента, как беспощадная болезнь унесла жизни половины человечества. Буквально за пару недель неведомая сила совершила самый страшный геноцид в истории. Убийца без имени, преступление без наказания. Словно небеса обрушились на землю. Люди падали замертво повсюду. События тех двух недель и последствий хочется вымыть, стереть из памяти. Рассказать словами, насколько это жутко, невозможно. Таких слов ещё не придумали. Как описать чувства, когда каждую секунду ждёшь конца, когда всюду смерть, а воздух настолько пропитан ужасом, что больно дышать? Неизвестный недуг схватил за нерв всех без исключения и дергал за ниточки. Жить в ожидании смерти, ждать, когда и до тебя дойдет очередь, невыносимо. Многие не справились с таким кошмаром. Сколько случилось самоубийств в то время, сосчитать так и не удалось. Но живые знали, что много. Видели своими глазами. Помимо того, что людей косила болезнь, на каждом шагу случались прыжки из окон, передозировки, вскрытые вены и другие изощренные способы сведения счетов с жизнью.

Если когда-нибудь потомки попросят описать, как переживали 2020 год, я вряд ли смогу передать атмосферу мира того времени. Со временем ощущения меркнут. Боль утрат не проходит, но уже не так остро чувствуешь и помнишь пережитый ужас. Особенно, если жизнь возвращается в более-менее привычную колею. Только сейчас я понимаю, что любой исторический факт не отражает самого главного – эмоции людей, которые стали участниками событий. Теперь я четко понимаю, почему рассказы очевидцев порой отличаются друг от друга и от исторических справок довольно сильно. Каждый проживает и видит их по-своему. Я испытывал ни сколько страх, сколько безысходность. Страх, конечно, тоже присутствовал, но как-то скоро переместился на второй план. Жажда жизни покинула меня довольно быстро, но болезнь не приходила за мной, а сдаваться я был не готов. Бороться, правда, тоже. Мой разум и тело погрузились в состояние самосохранения, со стороны скорее похожее на зомби. В первые дни пандемии я остался один. Стыдно признаться, но с уходом последнего близкого человека, стало легче. Оставалось бояться только за себя, страдать одному. Не думать, как за меня, съедаемые ужасом перед лицом неизвестного монстра, переживают близкие. Кто любит, точно поймет, что я имею в виду. За родных переживаешь сильнее. Страшно от неизвестности, страшно за близких, страшно заболеть. Все мои страхи ушли с последним вздохом последнего родного человека, и я погрузился в это странное состояние. Жизнь разделилась на «до» и «после», где после не было ничего.

Болезнь не поддавалась лечению, точнее лечить не успевали. Зараза как огонь выжигала жизнь. Если заболел – шансов нет. Человек сгорал за считанные часы, полное поражение и отказ дыхательной системы. Даже те, кому выпадала удача попасть в больницу под аппараты и надзор медицинского персонала, все равно умирали. Это поняли довольно быстро, и уже никто не спешил в больницу, только под натиском паники. Правда, и в больницах делать было нечего, там тоже буйствовал вирус. Нигде не было безопасно, нигде не было спасения. В итоге в живых остались только те, у кого имелся иммунитет, как в последствие выяснили ученые.

Так как же выглядел мир? Пытаюсь подобрать одно слово, и язык не поворачивается назвать случившееся как-то односложно. Вся картина предстала передо мной, когда я вышел из дома. Многое вспоминается, будто в тумане. После смерти жены, я просидел в соседней комнате два дня. Никто не приходил, службы не отвечали, а я не знал, что делать. Поэтому не придумал ничего лучше, как вынести ее остывшее тело на балкон. На третий день все же пришли. Я молча открыл дверь и впустил людей в костюмах химической защиты. Жена заболела в середине второй недели. До сих пор не пойму, как. Она не покидала пределы квартиры. За два дня до ее смерти, я выходил, чтобы достать каких-нибудь продуктов. Необходимая мера, запасов дома никогда не было. Мы привыкли покупать день в день. Кто же знал, что когда-то это будет стоить жизни. Я не отчаивался и боролся до последнего, хотя на тот момент было уже очевидно, ни одного заболевшего спасти не удалось. Она сгорела за восемь часов. Я то ли не мог поверить, то ли прибывал в шоке, но закрылся и сидел молча, отрешенно глядя в стену, пока не пришли за телом. Кто знает, сколько бы я провел там, если бы никто не пришел. Я ничего не помню, ни времени, ни звуков. Только глухая тишина в ушах. Ничего не чувствовал, ни боли, ни холода, ни жажды. Для меня смерть жены значила только одно – конец, потерю смысла. Я остался один.

Спустя три дня, я заметил, что понемногу прихожу в себя. Помимо пустоты появились редкие мысли, которые сподвигли меня заняться хоть чем-то, желательно немаловажным. Я вышел из дома и побрел на работу пешком. Только там я теперь мог оказаться полезным и то вряд ли. Просто больше не мог находиться в квартире в гнетущей тишине, в сером одиночестве. Общественный транспорт не ходил в целях безопасности. ТВ и радио не работали, интернет с перебоями. Новости появлялись редко. Было не до новостей. Обстановку в основном освещали в социальных сетях, когда удавалось выйти в сеть. На дорогах встречались редкие машины, светофоры мигали желтым. Я шел и не узнавал город. Пустынные мёртвые улицы, наспех заколоченные окна, трупы. Море трупов. На автобусных остановках, возле подъездов и магазинов, прямо на тротуарах. Везде. В голове невольно промелькнула мысль: «Хорошо, что зима и достаточно холодно». Город тяжко переживал время, когда добрая половина населения перестала его обеспечивать, а другая находилась в панике. Не пришлось ждать перебои с водой и электричеством. Все силы бросили на то, чтобы не допустить прекращение работы жизненно важных предприятий. Это давалось с большим трудом. Людей не хватало, и организовать их в таких условиях было крайне проблематично. Наверное, если бы все же пришлось выбрать одно слово, я выбрал бы хаос.

Паника утихла не сразу, ещё долгое время выжившие ждали конца, пока не поняли, что конца не будет, что люди больше не умирают и пора продолжать жить, выбираться на свет. Ресурсов и возможностей стало больше, но рабочей силы меньше. Это породило еще больший хаос и неразбериху. Как обычно, нашлись те, кто извлекал личную выгоду из страшных событий. На улицах господствовало мародерство, грабежи, убийства. Теперь возникла иная опасность. Дома тоже нельзя было быть уверенным, что к тебе не придут. Людская масса все ещё была напугана и становилась неуправляемой. Многие, гонимые страхом, покинули большие города. Кто-то напротив тянулся к сосредоточию скопления людей, поближе к стабильности, медицине, рабочим местам, инфраструктуре. Четкого понимая, где лучше, не было. Чтобы выживать, сбивались в группы, так казалось надежнее. В некогда перенаселенном городе М. осталось по официальным данным не больше четырех миллионов жителей. Я предпочитал пребывать в одиночестве.

В первые дни, после того как не зафиксировали больше ни одного случая смерти от вируса, началось восстановление города. Действовали быстро, решения принимались здесь и сейчас. В первую очередь нужно было что-то делать с умершими. Убирать трупы начали сразу, но людей и организованности катастрофически не хватало. Тут человечность отошла на второй план. Вряд ли кто-то из ныне живущих точно знает, где захоронен прах погибших от болезни родственников. Тела сжигали массово, без разбора.

Во-первых, пока они не стали разлагаться, во-вторых, боялись, что мертвые все еще могут переносить заразу. Умерших было в разы больше, чем живых. Спустя год в городах стали устанавливать мемориалы с длинными списками имен людей, чьи жизни унес страшный вирус. Дань уважения к умершим, которых не удалось проводить в последний путь должным образом, и к безутешным родственникам, которые не смогли проститься с родными. Страшное время, когда просто необходимо было забыть о личной трагедии и сплотиться во имя будущего. Звучит немого пафосно, но когда на деле столкнулся с тем, что людей стало чуть ли не в два раза меньше, понимаешь как никогда, какое значение они имели. Теперь не было личных желаний, точнее о них думали в последнюю очередь. Приоритет – потребность и благо общества. Правительство пропагандировало идею восстановления для будущих поколений, недопущение упадка цивилизации. Люди по большей части верили и следовали идеям, даже те, кому не было ради кого строить будущее. Кто-то из страха перед новыми законами, кто-то по личным убеждениям. Кто-то не верил, не боялся и не следовал. Всегда найдутся те, кто против системы. Никакая трагедия не заставит их мыслить и поступать иначе, даже трагедия мирового масштаба. Даже если весь мир рушится, непременно найдутся те, кто извлечет из событий выгоду.