В ритме сердца

Он всегда был бесстрастен, суров и скуп на эмоции. У нас никогда не было совместного времяпровождения отца и сына: ни обычных семейных бесед, ни посещений спортивных игр, ни походов на природу или что там ещё делают все нормальные родители со своими детьми? Единственное, чем он мог заниматься со мной днями напролёт — это подготовкой к моему будущему правлению компанией, которая занимала все его время и мысли.

Для Роберта я был скорее не сыном, а неодушевлённым предметом без своих собственных целей, мечтаний, хобби и личного мнения, которого он год за годом использовал по своему усмотрению.

То же самое ожидало и Лиама, когда тот появился в нашей жизни. Разница лишь в том, что он не считал себя ни в чём обязанным отцу, а наоборот — парень с самого начала максимально сторонился общения с ним, а временами так жутко смотрел на него, будто продумывал в уме план его убийства, поэтому, само собой, у него даже в мыслях не было идти по моим стопам и погружаться с головой в «Heart Corp», что в итоге и стало причиной изгнания Лиама из дома и аннулирования его имени в завещании Роберта.

Ведь опять-таки — либо ты живёшь по правилам Роберта Харта, либо валишь на *уй! Что и сделал Лиам.

Лукавить и говорить, что не обрадовался этой новости, не стану, ведь у нас с Лиамом никакой братской дружбы не завязалось. С его стороны — потому что он был неуправляемым подростком-одиночкой, живущим в каком-то своём выдуманном мире, с моей — пресловутая детская ревность к отцу, и так скудное внимание которого приходилось делить ещё и со вторым взбалмошным братом.

Чёрт!

Говорю же — терпеть не могу вспоминать свою юность. Я словно рассказываю о совсем другом человеке — жалком, слабом, преданном слуге, которым двигало унизительное стремление угодить отцу из-за постоянного внутреннего ощущения, будто своей покорностью и трудолюбием я смогу окупить потраченные им на меня деньги.

И по иронии судьбы — именно это едкое чувство, ни на секунду не прекращающее морально давить на меня, впоследствии послужило тем самым катализатором, что не только позволял мне прогрессивно увеличивать годовой доход компании, но и постепенно превращал меня в точную копию Роберта.

Не знаю, хорошо это или плохо, но то, что жить стало в разы легче — это неоспоримый факт.

Мне больше не нужна ничья благосклонность, забота, любовь… Не нужны родители, семья, дети или жена, что будет встречать меня по вечерам с готовым ужином и подавать войлочные тапочки.

Мне всё это безразлично.

Моя жизнь — это полная свобода от каких-либо привязанностей и забот, легкодоступный секс по контракту с продажными бабами, готовыми ради моего удовольствия на всё, и всецелая самоотдача работе, которая уже давным-давно стала единственным, что имеет для меня хоть какую-то ценность. И меня всё в моей жизни устраивает и нисколько не напрягает.

Теперь я — тот, кто приказывает, требует, ставит условия, руководит и подчиняет. И я не собираюсь это никоим образом менять и никогда больше не позволю хоть кому-либо иметь надо мной даже каплю власти.

Ни отцу, ни тем более женщине. И потому мне как можно скорее нужно избавить себя от пагубного воздействия дикарки, пока она вконец не свела меня с ума.

— Вези нас домой, Томас, — отдаю приказ водителю и, садясь в машину, автоматически напрягаюсь, ощущая острое возбуждение, кружащее огненными вихрями в каждой вене.

Не смотрю на неё. Молчу. И делаю это намеренно, желая дать себе несколько минут на то, чтобы до конца успокоиться и справиться с протяжным рёвом восставшего из недр тела монстра, что всё это время был усыплён огромным количеством людей на приёме.

Она же не просто молчит. Я даже движений её не улавливаю. Только мерное дыхание и окутывающее меня бархатное пламя выдаёт её присутствие в салоне автомобиля.

Неужели она наконец по-настоящему испугалась моего наказания за своё очередное непослушание? Осталось только узнать, за что именно мне предстоит её наказывать, помимо всех остальных, уже известных мне действий, которыми эта непокорная идиотка умудрилась вывести меня из себя.

— Я тебя внимательно слушаю, — нарушаю тишину сумрачным тоном, продолжая всматриваться в темноту за стеклом.

Хочу услышать заготовленную ею историю, как она оказалась в холле наедине с Лиамом, и попытаться по одному только голосу понять, каково будет соотношение правды и лжи в её объяснениях.

Но она не отвечает. И по-прежнему совершенно не шевелится, что вновь мгновенно раздувает мою злость. Ей всегда, что ли, нужно повторять дважды?

— Николина, у тебя было время поду… — я оборачиваюсь к ней, и мой резкий голос тут же угасает, как свеча на ветру, а вслед за ним и всё раздражение.

Будто с чувством выполненного долга — выбесить меня до тёмных точек перед глазами, эта сумасбродная, дикая кошка поджала ноги калачиком, руками обхватила колени и, прислонив голову к окну, преспокойно спит, точно маленький, невинный комочек.

Ангелочек, бля*ь… что всю душу из меня сегодня вытрясла, на нервах потанцевала на славу, да чуть в штаны не вынудила кончить практически у всех на виду.

И сейчас эта «ходячая катастрофа» сопит, как ни в чём не бывало, а я даже продолжить злиться на неё не могу, как бы мне того ни хотелось.

Не могу — и хоть об стенку бейся!

Смотрю на её безмятежно спящее личико, подрагивающие пушистые ресницы, слегка поджатые губки, худенькие ручки с разбитыми и измазанными какими-то чернилами кистями, оголённые ножки с изящными щиколотками и босыми ступнями с крошечными пальчиками и улыбаюсь, как последний отморозок.

И, сука, знали бы вы, как меня бесит, что мне никак не убрать эту улыбку со своих губ! Так же как и не остановить себя от того, чтобы подсесть к ней ближе и, ни в коем случае не желая потревожить её сон, до невозможности медленно и аккуратно уткнуться носом в её волосы.

И вот же чёрт! Всё становится ещё хреновее. Будь неладен этот чарующий запах её кожи, что, заменяя собой весь кислород в моих лёгких, полностью подчиняет уже не только моё тело, но и сознание. Вдыхаю его, как конченый торчок дорожку кокса, и чувствую накрывающее меня лютое помешательство. Найти лучшего определения для моего превращения в слюнявого, романтичного мальчишку у меня просто не получается.

Один только её аромат меня травит, пьянит, разжигает острую потребность постоянно прикасаться к ней, гладить, обнимать, ощущать её сочные губы своими, проникать в неё и бесконечно долго заполнять собой. И самое страшное во всём этом то, что теперь я хочу это делать не только жёстко и мощно, не щадя её миниатюрной фигурки, но и нежно, бережно, неторопливо, с душой, так сказать, что, бля*ь, на меня никак не похоже.

Но с этой девчонкой всё не так. И я с ней не тот, каким на самом деле являюсь и каким должен оставаться всегда.

…люди меняются… они способны стать теми, кем говорили, что никогда не станут. Это происходит не по своему желанию, а вопреки. Незаметно даже для самих себя. Просто иногда в жизни появляется тот, кто позволяет ощутить нечто новое, в корне отличающееся от того, чего ты придерживался на протяжении всей жизни…

Нет! Нет! И сто тысяч раз — нет! Я сказал это Тони и отцу в ответ на их нелепые предположения о моей влюблённости в дикарку и сейчас повторю ещё раз — не в моём случае!

Все побочные эффекты вместе с несвойственным мне поведением вызваны исключительно «очарованием» и продолжительным ожиданием заполучить женщину, что я поневоле так мощно возжелал. Ничего большего тут нет. Ведь я, в точности как и отец, не способен на тёплые чувства к женщинам. Они — вещи для мужского удовольствия — именно это вкладывалось в мою голову год за годом всё моё детство, и по-другому я просто не умею и уметь не хочу.

А дикарка же не отличилась от любой другой девушки и мгновенно растаяла от моих приторно-сентиментальных слов о её уникальности. Всего парочка ласковых фраз — и её морские глазки наполнились глупой влюблённостью, а в голове уже наверняка вовсю кишат миллионы романтичных грёз и напрасных надежд на мой счёт.