Ворона для Царя

И в тот день, когда я увидел Люду на сцене, во мне что-то щелкнуло. Как будто передо мной стояла Лиза и смеясь говорила: «Ты получишь от родителей! Я все расскажу! Меня не накажут, а тебе влетит!»

Не знаю, заметил ли кто-нибудь, как я тер глаза и быстро мотал головой. Взглянул на нее еще раз. Показалось. Это просто какая-то девчонка с писклявым голосом.

Потом ее часто видел в школе, и каждый раз, когда мы пересекались, в моем мозгу шевелилась каждая извилина, а к моими рукам и ногам как будто снова привязывались нити. Я мысленно перемещался в свой уголок на кухне, а из соседней комнаты доносился радостный смех Лизы, мамы, Виктора Алексеевича.

Я заставлял себя не смотреть на нее. Особенно, когда она шла впереди, и со спины была точной копией Лизы, правда выше ростом.

Но в первый учебный день этого года она сама дала повод обратить на себя мое внимание, и я больше не смог остановиться. Мне не настолько был интересен ее дружок, как она сама. Мне нравилось, когда она плакала, когда слезно умоляла отпустить их в гаражах, когда стояла на коленях с обрезанными волосами.

А ведь где-то глубоко-глубоко в подсознании я понимал, что это другая девочка и она не виновата, что так похожа на мою сестру. Но почему-то ее слезы мне доставляли огромное удовольствие. Словно меня вращало на чертовом колесе, у которого заклинило механизм. Быстрее, быстрее, еще быстрее. Говоришь себе «хватит», хочешь сойти с него, а уже никак. Меня затянула эта игра. «Завтра я придумаю для нее что-нибудь новенькое, еще более жестокое», - думал я по вечерам. И вот ты уже сидишь и пишешь на листке бумаги «Любим, помним, скорбим», рисуешь кресты, делаешь из листка красивую розочку и кладешь в карман ее дубленки.

Шаман… Он появился в самом разгаре моей игры. Я только вошел в азарт, а он хочет забрать у меня ее? Я не мог этого допустить. Из своих источников узнал о его «мастерской», а дальше дело за малым: шепнул эту информацию Бритве, Бритва – своему двоюродному брату Сане, он же Кабан, который чуть позже познакомится с Шаманом и вольется в их компанию. Так я убрал со своего пути Шамана и многих его дружков. Больше мне ничего не могло помешать наслаждаться своей игрой. Ну, разве что панкушки, которые устроили концерт с перцовым баллончиком.

К тому времени мы с отцом уже больше двух месяцев жили одни в квартире. Хозяин хаты куда-то пропал, и папа неожиданно тоже решил свалить оттуда. Он не назвал мне причину, а лишь сказал, что нам нужно где-нибудь перекантоваться до выпуска из школы, а дальше будет все как в самых лучших сказках: уедем на море и будем жить долго и счастливо. Отец забрал из квартиры все вещи и сказал, что пока мы поживем у его Катерины, которая любезно согласилась нас приютить. Я почувствовал, что дело пахнет керосином, когда мы приехали к дому Мухи.

Она встретила нас на высшем уровне: разбитые горшки с цветами, разбросанное постельное белье, какие-то книги валялись на полу. Сразу было видно, как она «рада» меня видеть в своей квартире. Тогда я подумал, что это судьба. Ведь мне даже не придется поджидать ее у подъезда, искать по району. Вот она, как на ладони. Я ликовал. А Люда в тот вечер сбежала из дома.

На следующий день мы с парнями оккупировали ее комнату. Читали записи из ее дневника и ржали как ненормальные, а она колотилась в дверь своей же комнаты. А когда Чиж начал зачитывать, как над ней измывалась мать, я, сам того не желая, пропустил это все через себя, пережил каждый момент, словно это происходило со мной. Она писала как ей не хватало материнской любви, и я вспоминал, как не любила меня моя мать, она писала как ее били, и я вспоминал как били меня, она писала, что у нее никогда не было друзей кроме Юры, и я вспоминал, что у меня тоже раньше не было друзей. А дальше все как под копирку: получила за не вымытую посуду, была заперта в комнате, измеряла синяки на теле…

И в тот момент чертово колесо резко остановилось и медленно поехало в обратном направлении. Я сидел на подоконнике и чувствовал, как каждое слово Чижа проникает под кожу словно лезвие ножа. Чиж продолжал читать, за дверью плакала та, которая больше не казалась похожей на Лизу. У нее была совсем другая жизнь. И эта жизнь очень схожа с моей. Я начал осознавать, как ее ранит каждое слово произнесенное Чижом и каждое воспоминание о прошлом. Выгнал всех из квартиры и вернул ей дневник. А потом день за днем пытался хотя бы просто заговорить с ней, но теперь она и близко не подпускала к себе. Еще бы, после всего, что я с ней сделал, мне будет очень сложно заслужить прощение.

В тот день, когда я отогнал от нее ротвейлера, она впервые назвала меня по имени. Не могу передать, что я тогда испытал. Наверное, мне еще никогда не было настолько приятно слышать собственное имя. На секунду показалось, что у меня есть шанс заслужить прощение, и Люда когда-нибудь сможет доверять мне. Но через несколько дней меня выцепили ее дружки с бритоголовыми подружками и снова наваляли. А в конце передали привет от Люды. Значит, не простила.

Я знаю что такое кирпичная стена внутри, и мне хорошо известно, как сложно ее разрушить. Люда выстроила эту стену и теперь мне предстоит найти способ, чтобы через нее пробиться. Остается только рассказать ей обо всем с самого начала. Ну, почти обо всем. Она не должна знать, что у моего отца не было проблем с бандитами, которые якобы отобрали у него хату, и не должна знать, что мы скоро уедем из города. Отец просил держать язык за зубами, иначе нам придется жить на улице.

Я прихватил из дома фотографию Лизы. Начну рассказ с нее.

Ночью, когда санитарка покинула пост, я вышел из палаты со своим одеялом и отнес его в самое красивое место в этой больнице, которое открыл для себя еще с предыдущего пребывания здесь. Мне показал его сосед по палате, который частенько бегал туда курить. С крыши двенадцатиэтажного здания открывался потрясающий вид на город, особенно ночью, когда на улице было тихо и по всему городу горели огни. А воздух там такой свежий, что невозможно надышаться им после палат и коридоров, в которых пахнет спиртом и хлоркой. Нарочно положил одеяло на самый маленький выступ и пошел за Людой.

Зашел в отделение травматологии и беспрепятственно проник в ее палату, которая была почти у самой двери, а пост находился в другом конце коридора. И он тоже был пуст. Разбудил Люду и, прихватив с собой ее одеяло, повел на крышу. Я еще не знал, как она отреагирует на то, что я хочу с ней объясниться. Но мне очень хотелось, чтобы она меня выслушала. Может, узнав мою историю, она, наконец, поймет, почему я вел себя как бессердечное животное. Может, она сумеет простить меня. Может… даст мне шанс все исправить.

Я шел на крышу как на исповедь и впервые держал Люду за руку, отчего волновался еще сильнее.

- Так нормально? – спросил я, укутав ее в одеяло. – Не холодно?

- Нет, - улыбнулась она, сидя на выступе как воробушек.

- Если замерзнешь, сразу скажи, о`кей?

- Хорошо. Но пока мне тепло, - снова мило улыбнулась она.

Я сел рядом с ней. Специально привел ее на этот маленький выступ, чтобы быть как можно ближе. Сунул руку под одеяло, залез в карман олимпийки, и тут опомнился, что забыл в палате фотографию Лизы. 

- Люд, подождешь пару минут, ладно? Я кое-что забыл взять, - вставая с выступа, сказал я.

- Конечно, куда же я денусь. Ты так меня закутал, что сложно теперь даже пошевелиться, - посмеялась она.

Меня очень радовало то, что она согласилась уделить мне время, и то, какое у нее было настроение. Наконец она не сопротивлялась поговорить со мной.

Зашел в отделение и, удачно преодолев пустующий пост, тихонько прошел в самый конец коридора. Зашел в палату, нашел в тумбочке фотографию и поспешил обратно. Дернул за ручку металлической двери, и тут меня ждал сюрприз: дверь была закрыта на ключ. В панике побежал к посту – никого, постучался в сестринскую, но и там никто не открыл. В поисках медсестры прошелся по всем палатам, но ее нигде не было. Оставалось только закричать на все отделение, чтобы она пришла. Вернулся к посту, пошарил на столе, подумав, что она могла оставить тут ключ, но кроме бумаг и пробирок ничего не было.