Царь Горохова

Гном заорал на меня, во всю открыв пасть и обдав меня перегаром:

– А! – И выхватил из-за пояса смешной маленький ножичек – но я тут же перехватила гнома за запястье. А он, когда я наклонилась, вдруг снял с того же пояска свободной от моей хватки ручонкой фляжечку, желтыми своими крупными зубами выдернул из нее пробку и плеснул из этой мини-фляжки мне в лицо. Все это он проделал в мгновенье ока – я даже отклониться не успела. Хорошо, что я в шлеме и прорези для глаз узкие. Так что на лицо ничего и не попало, только на шлем.

Но в нос ударила такая крепкая вонь самогона, что из глаз брызнули слезы. Будь у меня усы-щетка, они бы, может, и защитили мой нос. Может, Мерлин прав, усы королю погуще нужны?

Ноги вдруг стали будто ватными. Я попыталась опереться на меч, чтобы не упасть. Но гномы выхватили его у меня из рук. И тогда, лишившись опоры, я рухнула на землю. Перед тем, как потерять сознание, я услышала свист. Кто это свистел – Мерлин? А может, паровоз? Или, наверное, цапля! У нее же нос не зря такой длинный – вот она и свистит, как в дудочку. Тюр-лю-лю, лью-лю-лю…

5

– Повесить его надо бы!

– Ы-о!

– Почему это?

– По законам. Лазутчиков вражьих вешают!

– Лазутчики – это те, кто лазиют тайком. А этот в нашем лесу средь бела дня гулял!

– Он не гулял! Он нашего Мерлина убить хотел. А за убийство гольштанца полагается голову рубить.

– А-о-а!

– Но он же не убил…

– Тогда повесить…

– Ы-о! Ы-о!

– Так я и говорю – сжигать-то его ни к чему. Дрова самим пригодятся.

– Но раз он викинг – то его сжечь положено. Они и сами своих сжигают.

– Это они после смерти, дурила.

– Что же нам, дожидаться, пока он умрет, что ли?

Я приоткрыла глаза. Солнце светило вовсю. Я прищурилась – голова была тяжелой, будто после основательной попойки. Кожу над верхней губой щекотала приклеенная полоска. Шлема на голове не было. А панцирь сдавливал тело. Потому что тело было в неудобном положении. И пошевелиться не получалось. Я сидела на земле и была крепко привязана к столбу за моей спиной. Я задрала голову – боль ударила в затылок, а солнечный свет в глаза – столб был деревянный, фигурно вырезанный, цветно разукрашенный и уходил куда-то в небо, а на самом верху столба трепыхали на ветру цветные ленты.

Вокруг меня были кучей навалены дрова и хворост. И из-за них толком не было видно людей, что стояли кругом. Но было видно, что людей много, и в руках у них есть вилы и лопаты.

– Вот я и говорю, – продолжал кто-то из толпы, – правильнее будет голову отсечь. Красиво и просто – топориком – раз, и готово.

– Доспех у него дорогой, будто у благородного. А благородным головы не топориком, а мечом секут – понимать надо.

– Ну так вон его же мечом и отсечь – и далеко ходить не надо.

– И столб праздничный цел останется. Никого никогда не жгли – и вдруг решили…

– Это потому что он викинг. А викингов мы никогда не ловили.

Я собралась с силами и крикнула им как можно громче:

– Я не викинг!

Голос прозвучал хрипло и глухо. Но все же они меня услышали.

– У-у-о! – Рев издавали, похоже, гномы – видно их отсюда совсем не было. Но звук шел с нижнего уровня.

– О, очухался, – сказал кто-то. – Можно и начинать.

– Рубить или вешать?

– А-а! Ы-ы!

– Можно и поспрашивать сначала, – предложил кто-то и крикнул: – Если ты не викинг, то кто?

– Разумеется, это не викинг, олухи! – прогремел тут басовитый голос.

Отпинывая ногами охапки хвороста, ко мне подошел высокий молодой мужчина в синем камзоле и синем плаще, и их цвет очень шел к цвету его глаз, которые были голубыми. При это он был брюнетом. Мне вспомнилось, что в одном романе Дюма советовал любить голубоглазых брюнетов, потому что они – редкость.

В руках этот редкостный экземпляр держал мой королевский меч из камня и мой же ведрошлем.

– Доспехи у него гольштанские, старинные, – договорил он. И обратился ко мне: – Откуда ты их взял?

– Подарили, – буркнула я и попросила: – Не могли бы вы меня отвязать?

– Возможно, и мог бы, – сказал брюнет. – Но прежде ответтье на мой вопрос.

Как он грубо с девушками обходится. А такой красавец! Обертка, значит, завлекательная, а внутри не конфета, а зуболомный сухарь.

– А где Мерлин? – спросила я и оглянулась: – Эти люди говорили, кто-то хотел его убить?

– Да ведь ты сам и хотел, – сказал красавец.

«Хотел»? Они продолжают все меня за мужчину принимать. Даже не знаю, в данной ситуации это плюс или минус.

– Я? – возмутилась я. – Это гномы хотели его укокошить. Камнем по голове.

– Ы! – раздалось из-за колен голубоглазого.

С фырканьем отбрасывая хворост, к столбу протиснулся гном. Тот самый, который камнем швырялся. Гном снова сказал:

– Ы! – и показал на меня.

– Он говорит, что укокошить они хотели тебя, а не Мерлина, – сказал брюнет.

– И меня тоже, – подтвердила я. – Но камнем-то они в него запустили.

Гном ударил себя в грудь в раскаянии.

– Промахнулись, я так понимаю, – сказал брюнет.

– А! А-о! – кивнул гном с горчайшим выражением лица.

– Ваша светлость, – с другой стороны брюнета показался толстый мужчина в крестьянских коричневых штанах и подпоясанной веревкой рубахе навыпуск. – Разве за убийство гольштанца не следует срубать голову? А то они все, – он обвел рукой полувидимых за валежником зрителей, – жечь его хотят. А этот столб в мае для праздника пригодится.

– Да, – сказал светлость и посмотрел на меня, сощурив глаз: – Следует срубать.

«Светлость» – это кто? Вот не помню – принц? Граф? Барон какой-нибудь? Имеет ли барон право срубать головы самолично?

Я нервно сглотнула и просипела едва слышно аргумент, уже произнесенный в мою пользу кем-то из толпы:

– Но ведь Мерлин жив.

Брюнет ничего не ответил, усмехнулся, откинул ведрошлем прочь и перехватил меч двумя руками. А потом поднял его. Я зажмурила глаза…

6

Меч просвистел в воздухе. И стукнул по столбу. С обратной стороны. В каком-то полуобмороке я почувствовала, что мои руки свободны. И голова на месте. Так он просто веревки перерубил! Вот гад! Мерзавец! Я в гневе вытаращилась на брюнета, хотела завопить, что он последняя сволочь, если так пугает девушку! Но речевой аппарат не хотел мне повиноваться, губы дрожали, а язык и не ворочался.

Брюнет поймал мой взгляд и странное выражение появилось на его лице – что-то вроде удивления, смешанного с недоверием. Но он быстро наклонился сдернуть веревки с железной панцирной груди, и я не успела уловить, что же отразилось на его лице, потому что инстинктивно поспешила отодвинуть его руку и снять веревки сама.

– Да, Мерлин жив, – повторил он за мной, – и когда он очнется, мы его спросим, хотел ли ты его убить. А пока назови свое имя и скажи, откуда пришел.

Он подал мне руку и помог подняться. Я с трудом встала на ноги – от долгой неподвижности они онемели. Невольно пощупала усы над губой – на месте.

– Я, кхм… – Придется, кажется, назваться самым дурацким вариантом моего имени. – Лёва. Горохов-в. – Разогнавшись, я чуть по привычке не сказала «-ва», но в конце фамилии резко остановилась, встав на дыбы.

– Одежда у тебя странная, – с подозрением сказал светлость. – В наших краях такую не носят.

– Приезжий он потому что! – раздался голос Мерлина.

Отшвырнув кучу сухих веток – которые опасно заискрили, к столбу вышел старик Мерлин. Колпак его был набекрень, плащ сполз куда-то насторону, а от посоха остались две половинки, которые он держал в двух руках и которыми расчищал себе дорогу к столбу.

Завидев Мерлина, гном, что стоял рядом, в раскаянии ударил себе в грудь.

– Уйди, мазила, – сердито сказал Мерлин ему. – Посох зачем сломали?

Гном развел руки как мог далеко, а потом показал на себя и свел близко.

– Слишком длинный для вас? – сказал Мерлин.

Гном грустно поглядел на Мерлина и кивнул.

– Не трогали бы вообще! – проворчал Мерлин. – Балбесы! – И он потряс двумя обломками посоха.