Призраки прошлого

Да, меч стал продолжением моих рук, клинок стал моим вторым «Я», и я мог часами упражняться, тренироваться в спаррингах, наращивать и развивать силу и ловкость. Политика и придворные интриги оставались мне чужды, как и желание власти, о которой я даже не помышлял.

Боялся ли я отца? Конечно.

Но по крайней мере не до такой степени, чтобы мочиться в штаны при одной мысли о встрече с ним, как это делал Седрик. Мой сводный брат, рожденный в браке, законный наследник Истерроса был, как ни странно, пожалуй, в сравнении со мной в еще худшем положении. Спустя пять лет после смерти матери, отец предпринял еще одну попытку создать семью. На этот раз последнюю и снова роковую. Он выбрал себе в жены дочь простого крестьянина, некогда скрывавшего его в своем убогом, темном и сыром подполье от вездесущих имперских ищеек. Несовершеннолетняя, покорная, чистая, нахально совращенная безродным постояльцем с печатью раба. И она доверила ему свою жизнь, не думаю, что у нее не оставался хоть какой — то маломальский выбор. А потом смирилась и даже полюбила. Я и сейчас отчетливо помню Норию, тихую, скромную, со строгой прической, неприметную, но по — своему красивую. У них с отцом никогда не существовало общей спальни, даже при детях он избегал афишировать какие — либо отношения и чувства. Мачеха спала на жестком топчане в убогой комнатке с крайне аскетичной обстановкой. К моменту моего появлении в доме отца, она уже вошла в роль хозяйки, получив ту степени власти над прислугой и бытом, которую ей снисходительно позволили. Нория изо всех сил желала соответствовать супругу и усердно училась, раскрывая природные способности впитывать новое, схватывая информацию буквально на лету, с той лишь разницей, что в отличие от пасынка она изначально в совершенстве говорила на истерроском. Нория приняла меня довольно радушно, пытаясь заменить мать. Отец редко появлялся дома, сутками пропадая в рутине неотложных дел, а когда я представал перед его темным ликом — был хмурым и недовольным, мачеха же пыталась сгладить мою вину, выгораживая мои шалости и проступки любыми путями. В семье он оставался тем же тираном и деспотом. Часто мог часами молчать, не отвечая на вопросы супруги, никак не реагируя на пытавшуюся достучаться до него отчаявшуюся женщину. Нории не хватало его внимания, тепла и заботы — того, из чего состоит нормальная супружеская жизнь. Но отец увы, не являлся образцовым супругом в классическом понимании этого слова. О, да, она не была с ним счастлива, она ревновала. Неизвестно были ли на то весомые причины, но несколько раз я стал невольным свидетелем ее слез и уж совсем непозволительного — парочке громких скандалов с боем посуды. Маленький бунт слабой женщины. А потом все резко и внезапно оборвалось. Молодую жену нашли без чувств на полу с пузырьком яда, сжатом в маленьком кулачке хрупкой руки. Некоторые подробности я узнал уже позже от няни Седрика, ныне также умершей.

И снова привычный мир рухнул.

Бесспорно, отец горевал, он был просто сражен наповал печальным, шокирующим известием. Со временем все, кто был хотя бы косвенно причастен и что — либо знал о той далекой истории канули в небытие, постепенно исчезли один за другим из нашей жизни по разным причинам. Устранял ли отец намерено свидетелей своего злодеяния? Едва ли. Вопрос об ее умышленном убийстве никогда не ставился. Нет, он не желал смерти Нории, более того, он даже не предполагал такого фатального исхода событий. Император не ожидал столь дерзкого предательства, явившимся еще одним штрихом, еще одним рубцом, на этот раз самым глубоким в его зачерствевшем сердце. Неудивительно, что больше он не женился. Были ли у него в последующие годы связи с женщинами? Длительные или на одну ночь? И если да, то с кем? Никогда о подобном не слышал, ни одного имени, даже шепотом. Создавалось ощущение, что великий дерр глубоко запечатал себя как мужчину, полностью отдавая силы на благо страны. Аарон таал ри Грей ненавидел разврат (в этом мы с отцом были схожи). В чем — чем, а здесь он был чист. Однако, это не мешало ему закрывать глаза на моральное разложение своих сподвижников. Естественно, в пределах допустимого.

— Бран — славный воин, мой дерр. После побега, он снова встал в строй и мужественно продолжил начатое. Он не из тех, кто собирается греть задницу у камина и без раздумий отдаст за благополучие империи свою жизнь…

Советник откинулся на спинку кресла и снова пригубил из кубка. Похвала? Я не ослышался? Какая смелость. Палач определенно на вершине могущества, как иначе объяснить подобный отчаянный шаг — заступиться за скромную особу опального блудного сына. А может, это игра в «плохого — хорошего», лишь очередной спектакль у которого лишь один возможный постановщик и режиссер? Поиграть на расшалившихся нервишках обреченного на казнь, но еще не отчаявшегося, насладиться ускользающей, и безвозвратно тающей надеждой в моих чуть расширившихся от его вымораживающей интонации зрачках.

— Закон един для всех. Побывавшие в плену воины, не зависимо от чинов наград — изменники…Не говоря уже об остальном… — скривившись добавил дерр, тонко намекая на порочившую меня связь с валлийкой.

— Его участь будет решать Архарр Истерроса, — все тот же тон хладнокровного Темного бога.

Чего он ждал? Что я упаду на колени, обливаясь потом, опасаясь позорной смерти предателя, захочу избежать наказания, раскаюсь, разразившись слезами, срывая на себе волосы буду вымаливать шанс искупить вину и выпросить новое назначение? Это действительно то, зачем меня сюда пригласили? Да, отец всегда был мастер на такие штуки, как и всякие судебные процессы, рожденные в его извращенной, мертвой и одинокой вселенной. Дела, приговор по которым заранее предрешен и даже, возможно, подписан. Увы, за все годы общения с ним у меня уже выработался иммунитет. Чего греха таить, я действительно виновен в том, что не отразил один неосторожный удар и, потеряв сознание, угодил в плен, виновен, что находясь в полубредовом состоянии слишком близко подпустил ту, которой я чем — то имел неосторожность понравиться. В том, что она нашла отклик в моей душе поверженного, почти отчаявшегося, униженного воина, самозабвенно выхаживала доступными ей способами, и я поддавшись пробудившимся чувствам отпустил на волю порочные, низменные, животные инстинкты. Мне ли конкурировать с твоими аппетитами и твоей масштабной жестокостью, отец? Мне ли не знать на что способна твоя изощренная фантазия? Нет, я готов был и не к такому. Даже не удивлен. Стоило ли всех усилий лучших лекарей столицы вытаскивать меня с того света, чтобы потом с позором публично умертвить? Будешь ли ты наблюдать самолично за моим уничтожением или воздержишься от этого непередаваемого по сладости зрелища?

— Как Вам будет угодно, мой повелитель, — низкий голос даже не дрогнул, по крайней мере я постарался не выдать слабость, придерживаясь до конца заранее определенной линии поведения.

— На этом все.

Действительно все? Несколько фраз и конец разговора? Реальность слишком банальна и до нелепости очевидна. Разгульные празднования по случаю вхождения Валлии в состав империи в качестве еще одной провинции давно прошли. И начался откат, раздача по заслугам. Подобных мне провинившихся давно казнили, моя же расплата ввиду ранения была отсрочена. Теперь же игры кончились. Военный трибунал создаст видимость правосудия, но не оставит и шанса. Исход предрешен.

Только свихнувшийся психопат способен каждый день уничтожать своих сограждан — воинов, аристократов, ремесленников, крестьян, последователей культа Многоликого, женщин, детей тысячами и видеть во всем этом больном безумии божественное чудо. Могли ли я полагать, что для родного сына уготовлено нечто иное? И чем я отличаюсь от тех иных, кроме доли общей крови, пульсирующей в моих жилах и личной аудиенции стального дерра? Ровным счетом НИ — ЧЕМ.