Пылающий храм

Энджел, уже распахнувший дверь гардеробной, остановился на пороге и вперился в мисс Шеридан взглядом со странной смесью угрозы, удивления и раздражения.

— Вы что, мне угрожаете? — наконец спросил он недоверчиво.

— Нет, — резко ответила Маргарет, — но рано или поздно дворецкий расскажет о вас Лонгсдейлу, если уже не рассказал, а тот вполне может поделиться этим с моим дядей, и тогда он явится ко мне и учинит допрос.

Редферн отступил от двери, но не в гардеробную, а назад к девушке.

— Неужели вы только сейчас об этом подумали? — мисс Шеридан встала и, немного дрожа, уставилась ему в лицо; сейчас она впервые его боялась. — Что же, сотрете мне память и сбежите? Вы–то сумеете, я не сомневаюсь.

Он молчал, и Маргарет в страхе ждала, что же он сделает. Хотя сама не знала, что пугает ее сильней: что он и впрямь причинит ей вред или что она его больше не увидит. Но его ответ сразил ее на месте:

— Простите, — сказал Энджел, взял ее руку и коснулся губами. Маргарет судорожно вздохнула и покраснела: он делал это совсем не так, как прочие джентльмены. Это было гораздо больше поцелуем, чем долгом вежливости или извинением.

— Я должен был подумать об этом, Маргарет, — он сокрушенно покачал головой: — Как я понимаю, взгляды родни на тайные визиты незнакомцев к девушкам не изменились?

— Нет, — немного ошарашенно ответила мисс Шеридан. — Но я что–нибудь придумаю. В конце концов, притворюсь, что ничего не помню.

— У вас не получится. Консультант сразу же поймет, стирали вам память или нет, и он может заставить вас говорить правду.

— Ох! Но почему вы не хотите им показаться, все объяснить…

— Потому что, — мягко, но непреклонно ответил Редферн, — я всегда остаюсь в тени, и они не должны меня помнить.

— Почему?

— Потому что охотники… консультанты должны действовать самостоятельно, привыкнуть к тому, что они — одиночки, что неоткуда ждать помощи. Разве что друг от друга.

— Но при чем это к тому, что они не должны вас помнить? — нахмурилась Маргарет: она не видела в этом логики. — Почему вы не хотите им помогать?

— Я помогаю, — тихо сказал Энджел, глядя на нее так пристально, будто принимал какое–то важное решение: сжал руку девушки, низко склонился к ней, и ее снова бросило в краску. Он был так близко, что она различила, как потемнели его глаза из–за расширившихся зрачков. — Я создаю для них все.

— В каком смысле — все? — ошеломленно спросила Маргарет.

— Все, — просто ответил Редферн: — оружие, амулеты, героны, заклятия. Все.

Комиссар сидел в холодной темной гостиной, думал и ждал. В доме не было ни единого огонька и не раздавалось ни звука.

С самого начала, с самой первой встречи все не просто говорило — орало в голос о том, что он не человек, но Бреннон храбро закрывал глаза и затыкал уши, искал объяснения странностям в обычных причинах — мало ли, чему научишься ради охоты на нежить. Он не задавал вопросов, потому что не хотел знать — и даже когда наконец захотел, то спросил не о том.

Неважно, кто научил консультанта всему, что он знает; важно кто его таким сделал.

«Шестьдесят лет, — подумал Бреннон, — и он не может умереть».

Любой человек помнил бы такое… хотя комиссар тут же задумался, а не отшибло ли Лонгсдейлу память после превращения. Вполне вероятно. Но все равно Натан с трудом мог себе представить, что кто–то добровольно захочет стать такой тварью. А тот, кто мечтает сделать из себя монстра — уж точно не станет биться насмерть с нечистью за людей, которые даже не знают о его существовании. Или станет? Может, это такое самопожертвование? Или наказание за какой–то грех? Биться и умирать — сколько раз за шестьдесят лет? А сколько еще раз, ведь впереди — бесконечная жизнь.

«Но зачем? Что его заставляет?»

Зачем идти на смерть снова и снова, даже зная, что не сможешь умереть? Неужели на свете найдется человек, способный на это по доброй воле?

«…но кто его таким сделал?»

Бреннона пробрал озноб. За что этот кто–то приговорил Лонгсдейла к подобной участи? Какой тяжести преступление нужно совершить, чтобы…

…хотя, может, дело вовсе не в преступлении. Но комиссар отказывался понимать, что на свете существует некто, способный превратить живого человека в чудовище ради… неужели ради борьбы с другими чудовищами? Но что же надо сделать с человеком, чтобы получить такое создание?!

Натан поднял голову — он уже был не один. Пес постоял у порога, неуверенно переступил с лапы на лапу и подошел. Сел перед комиссаром, не сводя с него мерцающих глаз, и опустил морду на подлокотник кресла. Бреннон несмело коснулся густой рыжей гривы. Ему почему–то никогда не приходило в голову, что эту собаку можно потрепать за уши, погладить или почесать ей загривок. Хотя хвост пса качнулся туда–сюда в ответ на прикосновение, Натан убрал руку.

— Ну как там, приятель?

Пес совершенно по–человечески пожал плечами. Бреннон склонился ниже, глядя в оранжевые глаза. Он не знал, каким образом животное заставляет его понимать выражение своей морды; казалось бы, за такой густой шерстью и тяжелыми брылями его вовсе не должно быть видно. Он еще никогда не видел это существо так близко и сейчас, вглядываясь в его глаза, отчетливо ощутил, что там внутри есть кто–то еще. Кто–то, чей взгляд делает собачьи глаза такими разумными; кто–то, пристально смотрящий на комиссара в ответ.

— Я узнаю, — тихо сказал собаке Натан, — я узнаю, кто он.

Глаза пса понимающе сверкнули.

— Я узнаю, кто сделал его таким, — продолжал комиссар, — и я найду этого человека… найду, даже если это вовсе не человек.

Глава 14

Джен открыла дверь и резким кивком разрешила войти. Пес ввинтился в щель первым, обнюхал лицо и руки Лонгсдейла и завалился на коврик у кровати. Натан замялся на пороге, не зная, как бы обойти дев… двор… ведьму. Она насмешливо наблюдала за его муками, не двигаясь с места, так что комиссар совершенно против воли рассмотрел ее во всех подробностях. Фигура ее ничем не отличалась от юношеской: сухощавая, подтянутая, жилистая, без признаков бюста и прочих подобающих девушке округлостей. Джен была очень смуглой, с вьющимися черными волосами, резко очерченными скулами, бровями, челюстью и с тонким острым носом. Вообще она и без своей маски больше была похожа на юношу, особенно из–за темного пушка над верхней губой и на висках.

— Джен, — сухо сказал консультант. Ведьма наконец посторонилась, и Бреннон проник внутрь. «Зато теперь я точно знаю, как она выглядит», — кисло подумал он.

— Ну как?

— Я его выследил.

— Гм. Это хорошо, но я имел в виду вас.

— Меня? — озадачился Лонгсдейл. Потом на его лице отразилось понимание. — А! Не волнуйтесь, он ничего не заметил.

— Тогда чего ж он кинулся?

— Он обнаружил мое присутствие, а не то, чем я занимался.

— Вы нашли его логово?

— Это слишком рискованно. Ифрит тут же сменит берлогу, едва заподозрит, что ее разыскали. Поэтому я… — он замялся, пытаясь подыскать слова для объяснения совершенно чуждой человеку вещи. — Я его… заколдовал, — неуверенно произнес он. — Теперь я могу следить за его перемещениями. Вот почему у меня ушло столько времени.

— И сил, — ворчливо добавила ведьма. — Нашли чем заняться — следящие чары на ифрита вешать! А если он догадается?

— Не догадается, — Лонгсдейл устало откинулся на подушки. — Я внедрил их в него, когда он пытался меня поглотить.

— Так вот что это было, — задумчиво сказал Бреннон. — А чего ж он вас не сожрал, как Фаррелов?

— А вы жалеете? — не удержалась Джен.

— Я интересуюсь. Волнует его самочувствие, понимаешь ли.

— Почему? Потому что люди так делают? — это прозвучало почти издевательски, но за ее сарказмом Натан уловил тревогу.

— Да. Люди так делают.

— Ага, — себе под нос буркнула Джен, — а еще они ифритов вызывают и детей своего же племени дюжинами для этого душат.