Страница 12 из 29
На следующем заседании «Мартена» листок со стихотворением он подбросил в портфель Голубковой, согревая себя надеждой: «Может быть, она догадается, что ей грозит опасность?»
Но Соня после окончания занятий ушла с Царедворцевым, вызвавшимся её проводить.
В Борисове в этот момент как будто щёлкнул переключатель.
До сего дня он безоговорочно воспринимал все слова Царедворцева как истину в последней инстанции, оправдывал все его поступки и вечный командирский тон. И вдруг как будто очнулся, посмотрел прояснившимся взглядом на друга, с которого, как с новогодней ёлки, слетела вся позолота и мишура. И предстал пред ним Царедворцев совсем не таким идеальным, каким казался, и вовсе не вожаком, следовать приказам которого необходимо и на которого положено равняться.
Он решил, что не станет допытываться: получилось ли у Царедворцева поцеловать Голубкову (она в одночасье вдруг перестала его вовсе интересовать), а следуя пословице индейцев-апачей: «Человек должен сам делать свои стрелы», захотел выйти из тени и доказать себе, что и он что-то значит.
Борисов снял с полки свою копилку, взял из ящика с отцовскими инструментами молоток и одним ударом расколол «свинку». Пересчитал деньги. Вышло двадцать два рубля с копейками. Убрал осколки и дождался отца со службы:
– Па-а, а у вас лётчики летают в Москву?
Павел Андреевич кивнул:
– Летают. Завтра на Чкаловский борт пойдёт… А что ты хотел, сын?
– Кроссовки нужны позарез. Адидасовские. Может быть, ты попросишь, чтоб там купили? У нас таких нет… Я вот и копилку расколол… Правда, немного не хватает… Добавишь?
– А как же велосипед? Ты же мечтал…
– Да, без велика обойдусь… А кроссовки очень нужны! Мне к службе готовиться надо!
Отец одобрительно похлопал его по плечу и пообещал поговорить с «летунами». Какое же было счастье, когда через несколько дней он принёс домой новые кроссовки «Адидас»: синие с тремя белыми полосками.
Борисов прежде занимался спортом – за компанию, через «не хочу». Теперь им двигало острое желание стать первым. Он составил для себя график тренировок – разминка, отжимания, подтягивания, упражнения с гантелями и эспандером и ежедневный всепогодный кросс. Маршрут пролегал через парк, разбитый в берёзовой роще. Если взять старт со стороны улицы 50-летия Октября и бежать мимо фонтана, мимо летнего кинотеатра и танцевальной площадки к противоположному выходу из парка, как раз около трёх километров и получалось.
Поначалу длительные пробежки и дополнительные занятия давались Борисову нелегко: ноги заплетались и дыхалку перехватывало, но постепенно он втянулся, приохотился и через три месяца на соревнованиях на первенство ДЮСШа обогнал Царедворцева в финальном забеге на сто метров и на целых пять сантиметров перепрыгнул его в длину…
Любимчик фортуны, встав на вторую ступень пьедестала, вяло пожал Борисову руку. А Борисов со своего первого места впервые посмотрел на Колю Царедворцева сверху вниз.
С этого дня он почувствовал себя вполне независимым и продолжал дружить с Колей как равный с равным.
В начале девятого класса, когда к Борисову и прилепилось прозвище «Бор», их вызвали на допризывную комиссию в районный военкомат.
Накануне Царедворцев объявил:
– Решено, Бор! После десятого класса едем поступать в Львовское высшее военно-политическое училище. Отец летом в санатории ЦэКа с начальником этого училища познакомился, рассказал, что сын с другом мечтают стать офицерами… Нам с тобой на вступительных обещана «зелёная улица»!
– Зачем же ехать в такую даль? – замялся Борисов. – И поближе военные училища есть…
– Чудак-человек, ты для чего в «Мартен» ходишь? Поэтом хочешь стать! А главное, ты хочешь стать офицером! Так вот, военная журналистика – прямой путь в офицеры с писательским уклоном! Да пойми ты: это училище – самое что ни на есть престижное! В будущем не политики, а журналисты и средства массовой информации будут определять всю мировую стратегию… Мне это отец говорил, а он слов на ветер не бросает. С историей и литературой справимся на раз… Главное – нам с тобой по математике высокий балл получить! По четвёрке мы запросто заработаем, а за пятёрку попотеть придётся… И кто, вообще, придумал военным журналистам математику сдавать, для чего она? Разве что гонорары подсчитывать…
И Царедворцев так же увлечённо принялся рассуждать, какие у журналистов и писателей большие гонорары:
– Чуркин говорил: статью в центральной газете опубликуешь, и на цветной телевизор хватит! Одну книжку стихов выпустишь и сразу – «Москвич» сможешь купить… А если толстый роман напишешь, так и на «Волгу» заработаешь…
Борисов слушал друга, не перебивая. Он вообще-то газетчиком становиться не собирался, пусть даже и военным. Да и математики и физики не боялся совсем. На эти предметы Борисов налегал с особым прилежанием, так как мечтал поступить в лётное военное училище.
О своей мечте он никому не рассказывал, кроме отца. Отец его желание стать лётчиком одобрил и даже попросил знакомого прапорщика – коменданта учебного корпуса, проверить у сына вестибулярный аппарат на качелях и крутильном кресле, пройти через барокамеру.
– Если «вестибулярка» у тебя, Виктор, подкачает или давление после барокамеры будет прыгать, медкомиссию в лётное не пройдёшь… – предупредил отцовский приятель.
Но Борисов все тренажёры и камеры перенёс легко. Кардиограмма и давление после всех испытаний были у него, как у космонавта.
Потому-то он и слушал разглагольствования Царедворцева по поводу поступления во Львовское училище спокойно, в уме прокручивая, в какое именно лётное пойдёт. В штурманское идти не хотелось. Штурман, конечно, профессия замечательная, но не он – командир корабля: «Если уж идти в лётное, так на истребителя, в Оренбургское, то самое, где Гагарин учился»…
Но жизнь внесла коррективы в его мечты.
Плановую медкомиссию в военкомате Борисов прошёл на «ура». Всю, кроме окулиста. Вдруг оказалось, что зрение в левом глазу у него – не единица, а ноль девять. С таким результатом ни в какое лётное он не годился!
Старенький окулист, заполнив свой раздел в медкарте, увидел огорчённое лицо Борисова:
– Вы, молодой человек, не отчаивайтесь. Сходите на приём к нашему райвоенкому – полковнику Плиткину. Борис Фёдорович – человек добрейшей души. Обязательно что-то подскажет!
«Добрейшей души человек полковник Плиткин» выслушал Борисова и сказал:
– Вот что, товарищ Борисов, в лётное тебе путь закрыт. Это точно! И никто тебе в этой ситуации помочь не сможет. Но тебе повезло: вышел приказ Министра обороны СССР, снижающий медицинские показатели по зрению для поступающих в военно-политические училища. Так вот, с твоими диоптриями можно спокойно поступать в Львовское военно-политическое, Симферопольское военно-строительное или в Свердловское танко-артиллерийское…
– Но я хочу служить в авиации, товарищ полковник! – воскликнул Борисов.
– Отлично! Тогда тебе прямой путь в Курганское ВВПАУ. По выпуску станешь политработником частей Военно-воздушных сил. А там, кто его знает, вдруг зрение восстановится, напишешь рапорт и переведёшься, хотя бы в наше штурманское…
«Нет уж, – подумал Борисов о своей мечте, – умерла, так умерла… Буду политработником ВВС! Всё-таки – не балалаечником, как Царедворцев…» Отец с улыбкой говорил, что «балалаечниками» в войсках называют выпускников Львовского ВВПУ, независимо от того, какой факультет они закончили: культпросветработы или военной журналистики.
– Буду поступать в Курган, товарищ полковник, – твёрдо сказал Борисов. – Готов прямо сейчас написать заявление о включении меня кандидатом.
– Ну, сейчас это делать рано. А в следующем марте приходи! Будем готовить документы. Да, не забудь рекомендацию от райкома комсомола. Без неё – никак! Училище-то политическое…
Известие о том, что Борисов будет поступать в Курганское училище, а не во Львовское, Царедворцев воспринял как личное оскорбление и предательство.