Пустая колыбель

– Я очень сочувствую, – только и смогла повторить я. Врач собралась с силами и вновь посмотрела на меня. На этот раз уже спокойнее.

– Не имею права вам навязывать свое мнение. Но стоит ли так рисковать? Тем более что у вас уже есть ребенок.

– Я так долго пыталась забеременеть во второй раз, – я стала оправдываться. – Мне не верится, что если все получилось, то только для того, чтобы потом стало еще хуже. Должно же что-то поменяться, – с надеждой посмотрела я на врача.

– На это все надеются. Но видеть, что сейчас в роддомах – это страшно. Никогда такого не было, – покачала она головой. – Даже во время войны, мне бабушка рассказывала. Дети появлялись под обстрелами и выживали. А тут.

– Неужели нет никаких предположений, отчего это возникло?

– Нет. Как будто какой-то яд проникает в организм матери и через плаценту не дает легким выделять это вещество – сурфактант. На узи до последнего все в норме. А потом просто не срабатывает то, что предусмотрено природой. Как выключатель. Ребенок появился на свет, а дыхание не включилось. Или включилось, но энергии не хватило, и оно выключилось вновь. Только вместо лампочки живой малыш.

Мне было так страшно от ее слов, даже мелькнула мысль, может она права? Сделать сейчас аборт и все будет легко, безболезненно и весь этот кошмар не будет касаться меня. Но в голове сразу всплыло: «аборт – это убийство, это страшный грех, после которого душе уже не спастись». Мне так говорила мать, выросшая в семье священника. Дедушка много лет служил церкви. Сейчас ему было восемьдесят четыре. Лишь три года назад он оставил свое призвание. Он уже с трудом ходил, но голова до сих пор была ясная. Я поняла, что хочу увидеть его и поговорить. Мне нужен был совет.

– Ну так что? Будем заполнять карту по беременности? – спросила гинеколог.

– Да, будем, – я решила, что до двенадцати недель, когда можно сделать аборт, у меня еще есть время. В голове мелькнуло: «Аборт – слово на замену «убийству».

***

Вечером я рассказала мужу про свой разговор с гинекологом. Олег спросил:

– Ты уверена, что не стоит послушать ее совета?

Он старался говорить очень мягко, но внутри у меня будто что-то взорвалось. Словно этот вопрос стал последней каплей, после которой емкость с болью и страхами, стоявшая на краю, вдруг перевернулась и выплеснулась. Я кричала на Олега, говорила, что он никогда не хотел этого ребенка. Что для него это лишняя обуза. Что он не понимает, что это уже живой человек, у которого есть душа, и что аборт – это убийство. Что он хочет сделать убийцей меня, лишь бы ему было легче. И что я, вообще, жалею, что у моего ребенка будет такой отец. В ответ он тоже начал кричать, говоря, что я не думаю о последствиях, все воспринимаю в штыки и что он не хочет оставшиеся семь месяцев терпеть мои истерики, потому что я постоянно буду на нервах из-за происходящего. Олег, вообще, был очень вспыльчив. Еще в первые годы брака мы часто доводили друг друга оскорблениями, но за ссорой всегда следовало жаркое примирение в постели. Лишь с возрастом мы стали спокойнее. Ссоры стали реже, как, впрочем, и секс. Мы были больше родителями, чем мужем и женой. И сейчас Олег говорил, точнее, кричал о том, что он-то думает о нашей семье, в отличие от меня.

– Мама, ты что беременна? – мы обернулись одновременно. В дверях кухни стояла Алина. Моя девочка с каштановыми кудряшками и карими глазами, так похожая на отца. На ее лице было написано непонимание.

– Я думала, ты у себя в комнате, – только и смогла сказать я. Я была совершенно не готова сейчас разговаривать с ней на тему своей беременности.

– Вы орали так, что всем соседям слышно, – Алина тяжело дышала и смотрела на меня. – Так ты действительно беременна? – произнесла она уже громче.

– Да, – кивнула я. – Я хотела тебе по-другому об этом рассказать.

– Мама, но что будет? Ведь во всех новостях говорят, что дети умирают. Зачем вам это надо?

Олег стоял и смотрел на меня. Никакой поддержки от него не было. Его взгляд как бы говорил: «вот и я тебя об этом же спрашиваю, ну что, отвечай».

– Ты же знаешь, мы хотели, чтобы у тебя был братик или сестренка…

– Но зачем? В таком возрасте? Чтоб я ему за няньку была? – Алина повышала голос. У нее сейчас был сложный возраст: истерики и хлопанье дверьми регулярно появлялись в нашей жизни.

– Почему ты так говоришь? – мягко сказала я и подошла к ней, чтобы обнять. – Ты же знаешь, как я люблю тебя.

Алина оттолкнула меня.

– Зачем тебе это нужно? У Димки вот мать тоже беременна, только и разговоров в классе, какие они идиоты, что сейчас собрались второго рожать. И меня все так же обсуждать теперь будут?

– Причем здесь это? – я опять стала заводиться.

– Вы о ком-то, кроме себя, думаете? Зачем вам второй ребенок?

Олег, наконец, вмешался.

– Алина, прекрати так разговаривать с матерью.

– Да вам плевать на меня!

– А тебе на нас нет? – закричала я. – Кто ты такая, чтобы я перед тобой оправдывалась? – я не смогла сдержать злость.

– Я, вообще-то, твоя дочь. И я жива еще. Пока. А если это все заразно? Зачем это? Зачем? – кричала она, на лице заблестели слезы.

– Алина, иди в свою комнату, – произнес Олег. – Вам обеим нужно успокоиться.

Алина взглянула на меня с ненавистью и выбежала из кухни.

– Ну что, довольна? – Олег посмотрел на меня с плохо скрываемой злостью.

Мне ужасно хотелось что-нибудь бросить в него. Чтобы оно полетело и разбилось: кувшин с водой или хотя бы чашку. Иначе бы я просто взорвалась. Я знала, что нельзя, что есть предел, который просто так, без последствий, не перейти. Поэтому под руку попалась упаковка бумажных полотенец. Я швырнула ее в Олега и убежала в ванную. Закрыла дверь, открыла кран и начала рыдать. Минут через пятнадцать он все же постучал и спросил, все ли в порядке. Я ответила «Уйди». Он ушел. Я посмотрела на себя в зеркало. Мои темные кудрявые волосы спутались, стали похожи на старую мочалку. Лицо было красным и опухшим, глаза напоминали щелочки. Из зеркала на меня смотрела какая-то сорокалетняя алкоголичка, но никак не я – примерная жена и мать.

Месяц третий. Декабрь

Мы собирались ехать на день рождения к моей тетке Просе в Волжский. Не могу сказать, что мы сильно общались, но такие сборы были какой-то традицией, шедшей еще с советских времен. Помню, в детстве меня смешило ее имя. Надо же – Прасковья, Прося. Хорошо хоть не сокращали до Параши, ведь был и такой вариант когда-то. Намучилась она, наверное, в школе. Я всегда думала, что назову дочку как-нибудь красиво. Мама очень возражала против имени Алина – его не было в святцах, но мы с Олегом настояли на своем. Крестить пришлось как Елену.

Алина в тот день не захотела ехать с нами. Ей эти стариковские посиделки были уже давно неинтересны. В те дни она все еще злилась на меня. Я чувствовала ее холодность. Все попытки поговорить по душам она пресекала, демонстративно коротко отвечая, что у нее все хорошо и беседовать нам не о чем. Временами меня это очень злило. Я выходила из себя, кричала на нее, говорила, что не отпущу гулять или отберу телефон. Но толку не было. Она лишь хлопала дверью, игнорировала меня или начинала кричать в ответ. Самое плохое было в том, что Олег по большей части ее поддерживал. Да, формально он вроде бы был со мной, но каждый раз, когда я срывалась из-за Алины или плакала, услышав очередную сводку новостей, муж не утешал меня. В его взгляде читалось: «Я же тебе говорил». Зато к Алине он был еще более внимателен, чем прежде. Он чаще потакал ее капризам и прощал не самые лучшие выходки. Я говорила ему, что нельзя так вести себя. Но Олег отвечал, что не хочет, чтобы Алина страдала из-за моих решений. Наша семья раскололась. Были «я» и «они».

Почти всю дорогу мы ехали молча. Олег включил радио и старался не говорить со мной. Родственники еще ничего не знали о моей беременности, даже мама. До срока в двенадцать недель оставалось дней десять. Я еще могла принять другое решение. В Москве, Питере и в Центральной России за последние полмесяца не родилось ни одного здорового ребенка. Все умерли. В Волгограде уезжал домой с мамой лишь каждый тридцатый новорожденный. Даже сейчас по радио говорили, что ученые бьются над этой проблемой, но не могут ее решить. РДСН – респираторный дистресс-синдром новорожденных, звучало на каждом канале по телевизору. Россия закрыла свои границы. И это помогло избежать распространения заразы в другие страны. Процент погибших от РДСН детей там был такой же, как и в прежние годы. Ученые из разных стран предлагали свою помощь нашим специалистам, но решения все еще не было. Беременным запретили гулять с кем-то, кроме членов семьи, выходить на улицу можно было только в медицинской маске. Хорошо еще, что была зима. В сорокоградусную жару, которая бывает у нас летом, дышать на улице было бы невозможно.