Пустая колыбель

– А как же чай?

– Спасибо, Маш. Я не хочу.

Взяв трость, дедушка поднялся и вышел из кухни. Мы остались вдвоем с отцом Николаем. В комнате повисло неловкое молчание. Отец Николай медленно сделал глоток и очень внимательно посмотрел мне в глаза. Как будто пытался найти ответы на какие-то только ему известные вопросы. Мне стало немного не по себе. И я отвела взгляд.

– Вам кажется странным, что я сижу у вас на кухне и смотрю вам в глаза? – вдруг спросил он.

– Да, немного, – я смутилась от такой прямоты.

– Не смущайтесь. Мне нужно было это, наверно. Вы не первая женщина в такой ситуации, с которой я общаюсь. И все разные. Разные семьи, разные истории. Но вы первая, кто отказался от аборта, уже имея ребенка, мужа и обычную полноценную семью. Это меня очень и удивило.

– Да, это многих удивляет. Как будто решиться оставить ребенка можно только от безысходности.

– Или из-за вопросов веры и страха. Я и с многодетной мамой в такой же ситуации общался, матушкой в приходе. Но вы другая. Вы приняли решение и идете к нему. Так говорил ваш дедушка.

– Будьте откровенны и вы. Зачем же вы общаетесь с такими женщинами?

Он покачал головой.

– Мне кажется, я хочу первым узнать ее.

– Кого ее?

– Ту, что принесет нашей стране спасение. Ту, что родит здорового малыша.

Я поразилась этой его мысли.

– Вы о том своем видении?

– Да, о нем.

Я хотела задать вопрос, но подавила порыв.

– Хотите спросить, было ли оно на самом деле? – догадался отец Николай.

– Нет, ну что вы, – смутилась я. – Конечно, я верю, что оно было.

– Обманываете. Не нужно, это грех. Да, видение было. И да, я уже несколько месяцев езжу по стране, пытаясь первым увидеть ту, кто это видение воплотит. Я надеюсь, что будет какой-то знак. Но пока его не было. Или я не заметил.

– Но беременных женщин очень много?

– Да, но в видении были конкретные указания. И я стараюсь им следовать так, как я их понял.

– Не думаете же вы, что этой женщиной могу быть я?

– Любая женщина может. Почему не вы? Ваша семья служила Богу многие годы, и вы живете в месте, где много было пролито крови. Тьма великая погибших – миллионы про современному. Я не все понимаю из предсказания, но, по крайней мере, по этим словам вы подходите. Правда, как и многие другие. Вы не хотели бы этого?

– Хотела бы я, чтобы мой ребенок выжил? Конечно. Но хотела бы я быть матерью ребенка, который исцелит других? Нет. Мне не нужна слава. Я просто хочу мирно и спокойно жить.

***

Когда они уехали, я еще долго сидела одна на кухне и размышляла. Он вселил в меня надежду. Надежду, что все это правда. Что появится младенец, который спасет всех нас. И что это произойдет до моих родов. Только бы произошло… Да, не спорю, после его слов у меня мелькнула гордая мечта, что я сама могла бы стать этой женщиной. Но после секундного наслаждения славой, пришло понимание, что я этого не хочу. Не хочу такой ответственности. Не хочу внимания к своему малышу. И как бы на это отреагировали Олег и Алина? Мне тысячу раз не нужны были бы все эти вспышки фотокамер и журналисты с микрофонами, встречающие нас у роддома. Я просто хотела спокойно жить, с мужем и моими детьми. Двумя детьми.

Месяц девятый. Июнь

Анна, вот мы и дошли до этой точки. Последний месяц. Последняя глава моего дневника. Так быстро. Пока писала, я будто снова пережила все девять месяцев беременности. От слез счастья, когда держала в руках тест-полоску, до отчаянных рыданий, когда… Нет, по порядку.

ПДР – плановая дата родов – 22 июня, ложиться в роддом нужно за две недели. Это правило, которого все сейчас должны придерживаться. 8 июня я собрала вещи. Свои. Я ничего не покупала для малыша. Сейчас в детских магазинах почти пропали товары для новорожденных: нет подгузников маленьких размеров, нет бутылочек и сосок для первых месяцев жизни, нет пеленок. Их никто не покупает. Больше они не нужны. Это страшно. Помню, когда я носила Алину в животе, мы заранее купили и кроватку, и коляску, и конверт на выписку. Все как у людей. А сейчас это никому не нужно. Я видела циничную рекламу из похоронного агентства. Маленькие гробы и специальные венки. И слоган: «Проводите своего малыша в вечную жизнь». Кукольные гробы. Это невозможно. Невозможно. Я не хочу расставаться со своим сыном. Пока он во мне, он живет, живет.

Я собирала вещи, будто на похороны. Когда мы с Олегом уже должны были уезжать, Алина стояла в коридоре и провожала нас. Я не знала, как она будет реагировать, мне так не хотелось слышать вновь ее претензий или, напротив, видеть ее довольное лицо. В последние дни она была в хорошем настроении, теперь ей можно будет выходить из дома. Она очень этому радовалась и ждала моего отъезда. Мне было больно видеть, что она так счастлива. Но в тот день, когда я стояла уже в прихожей, в ее глазах зажглось что-то другое. Может быть, я придумываю, но тогда я вновь увидела свою маленькую девочку. Подростковое бахвальство куда-то ушло, и она стояла в коридоре с грустным лицом, хотя и старалась этого не показывать.

– Ну что, до встречи? – сказала я, пытаясь сдержать слезы.

– До встречи, – ответила она.

Я была уже в уличной обуви, а она стояла в паре метров от меня. Это был какой-то порыв, я не помню, как сделала те несколько шагов, но вот я уже обнимала дочь. Как всегда полубоком, потому что мешал живот. Мне так не хотелось ее отпускать. Сначала она была какой-то отстраненной, а потом я вдруг почувствовала, что и она крепко обняла меня в ответ.

– Я люблю тебя, Солнышко. Больше всего на свете, – сказала я, уже вся в слезах.

– И я тебя, мама, – я поняла, что она тоже плачет. – Пожалуйста, возвращайся.

– Обязательно.

Тут я почувствовала еще одно объятие. Сзади к нам подошел Олег.

– Ну что вы, плаксы, – с улыбкой сказал он, хотя я услышала по голосу, что муж и сам еле сдерживает слезы. – Все у нас будет хорошо. Мама скоро вернется. Мы даже не успеем соскучиться.

– Не балуйтесь без меня, – сказала я, высвобождаясь из объятий. Так я говорила, когда уходила от них куда-нибудь: погулять по магазинам или посидеть вечером с подругами. И сейчас вдруг хотелось верить, что мы такая же обычная семья, как год назад. И я просто уйду на пару часов и вернусь к ним, а они будут сидеть дома: Алина смотреть телевизор, а Олег играть в приставку. Но нет. Все было по-другому. Слезы душили. Я быстро поцеловала Алину в щеку и подошла к двери.

– Пока, мама, – сказала мне она и помахала рукой.

– Пока, доченька, – я повернула ручку двери и в последний раз переступила порог своей квартиры. Это было одиннадцать дней назад. А кажется, будто прошла целая жизнь.

Больничная палата. В тот день я впервые переступила ее порог. Это было отделение обсервации. Раньше здесь лежали женщины с малышами, у которых не все было в порядке: они родились недоношенными, или мамы были чем-то больны. А еще сюда клали девушек из неблагополучных семей, о которых некому было позаботиться. Палаты здесь были маленькими, на два-три человека. Сейчас это было единственное работающее отделение в роддоме. Все остальные были закрыты. Его условно разделили на две части. В одной лежали те, кто только готовился к родам. После их перемещали в другое крыло, чтобы не смущать рыданиями тех, кому все только предстоит.

Палата, в которой я оказалась, была для троих, но одна из кроватей была свободна. На другой лежала молодая девушка. Мы поздоровались. На вид ей было лет семнадцать, то есть вдвое моложе меня. Когда мы чуть позже общались, я узнала, что восемнадцать ей все же уже исполнилось. Варя нигде не училась, забеременела случайно от своего приятеля-ровесника. Ему нужно было идти в армию, но будущим отцам давалась отсрочка, поэтому она и не стала делать аборт. Она жила с ним и его родителями. Ее мать только рада была, что дочь ушла из дома. Присутствие молодой девушки в маленькой квартире смущало ее сожителя. Рожать Варе нужно было через десять дней. Как я поняла, в больнице старались в палатах держать женщин примерно с одинаковым сроком, чтобы они составляли друг другу компанию и не слишком долго оставались одни, после того как кто-то из них уйдет.