Страница 22 из 25
Правда, нужно отметить еще два обстоятельства. Во-первых, победа нарратива была куплена довольно дорогой ценой отказа от научного подхода в истории, что стало потом одной из особенностей русской историографии. Научные аргументы допускались в той степени, в какой они не могли повредить нарративу, как-то подрубить или повредить его основные опорные столпы. Это сильно замедляло и затрудняло развитие русской исторической науки, поскольку за каждую сферу применения научной методологии приходилось вести нелегкую борьбу, поскольку дамокловым мечом над такими работами висело ломоносовское «…нет ли в ней чего России предосудительного».
Во-вторых, как бы там ни было, а Миллер нащупал главное уязвимое звено всего русского исторического нарратива – призвание варягов. Это настоящая ахиллесова пята в нем, в целом весьма удачно скроенном и крепко пошитом, потенциально способная подорвать всю его конструкцию, ибо если допустить, что варяги были шведы, насильно навязавшие свою власть или же пришедшие править по приглашению, то от этого допущения рушатся основные опорные столпы национального мировоззрения.
Причем возникла непростая и очень напряженная ситуация: одного лишь отказа от научного метода для защиты этой ахиллесовой пяты недостаточно. У любого национального нарратива есть также своего рода экспортное применение, то есть он должен в определенной степени, целиком или частично, признаваться и в других странах. Если же просто провозгласить, что варяги – это славяне и никаких шведов в Руси от Черного моря до Балтийского никогда не было, не утруждая себя доказательствами и ссылками на письменные источники, то этот вариант в Европе принят не будет с вытекающими политическими последствиями. Далее, просто отгородиться от Европы и ее исторической науки также не получится, поскольку с европейскими странами были и остаются интенсивные политические и экономические связи, многие русские учились и учатся в европейских университетах. Таким образом, всегда существуют каналы, через которые европейцы могут «смущать умы» русских людей явным несоответствием свидетельств письменных источников с утверждениями из «Синопсиса» или какой другой работы. Из этого также вытекает и «чего России предосудительного», и различные политическими последствия.
Миллер, таким образом, бросил вызов русскому историческому нарративу, заставив его сторонников заняться интенсивной работой на тему того, каким образом создать научные основания для славянства призванных варягов. Сам Миллер пал в неравной борьбе, но его знамя вскоре было поднято другими исследователями, охочими до смущения русских умов.
Глава четвертая. Борьба за историю
Несмотря на то что первый спор о варягах кончился победой Ломоносова, правда, достигнутой не сколько научными, сколько административными способами, исчезновение идей, «для России предосудительных», не произошло. Поскольку сам спор был непубличным, он почти совершенно не отразился в исторической публицистике и остался лишь в документах Академии наук, которые стали доступны исследователям много десятилетий спустя, можно было ожидать, что концепция Миллера будет совершенно забыта. Тем не менее по прошествии нескольких десятилетий спор о варягах возобновился с новой силой.
В работах по историографии причины такого странного положения дел почти не получили объяснения, если только не считать ссылок на злоумышляющих немцев, которые постоянно писали что-то оскорбительное для русской истории, и из немецкой литературы эти крамольные идеи переходили в русскую историческую литературу. Доля истины, впрочем, в этом утверждении есть. Действительно, немецкие историки сделали серьезный вклад в разработку вопроса в конце XVIII и начале XIX века, их труды в России читали, переводили на русский и издавали. Но этого все же недостаточно, чтобы объяснить, почему снова вопрос о варягах стал остродискуссионным.
Тому было несколько причин. Во-первых, Ломоносов, несмотря на свою победу в споре с Миллером, своего успеха развить не смог и ничего существенного в русский исторический нарратив добавить не сумел. Во-вторых, Миллер своими публикациями не только «прорубил окно» для европейских историков в русскую историю, но и впоследствии познакомил их со своими аргументами, выпустив свою работу, разгромленную в 1749 году, на латинском языке. В-третьих, Миллер поддерживал интерес к русской истории у других историков, помогал им, и именно из последователей Миллера вышел столь удачливый историк и исследователь Нестора, как Август Людвиг Шлецер, который сыграл в дальнейшем развитии спора о варягах исключительную роль.
Неудача Ломоносова
Вопреки распространенному представлению, Ломоносов после завершения первого спора о варягах не сделал никакого вклада в исследование самого вопроса о происхождении варягов. Его позиция сформировалась в ходе дискуссии, он ее считал совершенно правильной и обоснованной. Добившись административной победы над Миллером, Ломоносов сразу занялся упрочением достигнутого доминирования в гуманитарных науках.
Ломоносов искренне считал, что только благодаря его работам в России развивается наука, причем как в естественно-научных сферах, так и в поэзии, красноречии, грамматике русского языка и русской истории. Об этом он неоднократно заявлял и писал в самых разнообразных репортах и письмах. К моменту начала активных работ по русской истории Ломоносов уже считался большим авторитетом в поэзии и красноречии. В январе 1747 года вышло в свет его «Краткое руководство к красноречию», в марте 1751 года – его же «Собрание сочинений в стихах и прозе»[161]. Кроме того, в марте 1751 года Ломоносов был произведен в коллежские советники (6-й класс по Табели о рангах, что давало Ломоносову потомственное дворянство), что было для него, человека незнатного происхождения, серьезным продвижением в государственной иерархии.
Причем, по всей видимости, высокое о себе мнение Ломоносова было следствием большой популярности Ломоносова как придворного поэта. Шлецер оставил любопытные наблюдения и размышления об этом обстоятельстве: «Благодарное отечество наградило его: его клиенты, которые пользовались его положением для своего преуспеяния, боготворили его и пели: «Вергилий и Цицерон, соединенный в холмогорце». Это испортило его. Его тщеславие превращалось в варварскую гордость, которая всем, особенно его подчиненным, сделалась особенно невыносимою. Это высокое о себе мнение увлекало его к занятиям самыми разнородными предметами»[162]. Шлецер полагал, что к занятиям историей Ломоносова толкнуло именно это тщеславие и высокое мнение о себе, хотя он был совершенно не готов к такого рода работе: «Как мог он, зная в совершенстве только свой язык, взяться, не говоря, за новую русскую историю, но за хроники XI столетия, он, которому была совершенно чужда иностранная историческая литература и который даже по имени не знал исторической критики»[163].
В 1751 году Ломоносов начал готовиться к составлению сводного труда по русской истории. Сведения о том, как он работал, сохранились в его записках, адресованных им в канцелярию Академии наук. Согласно этой записке, его работа началась в 1751 году с чтения Нестора, законов Ярослава, Большого летописца, «Истории Российской» Татищева первого тома (речь идет, по всей видимости, о первом варианте книги Татищева, представляющего собой летописный свод[164]), книг Кромера, Гельмольда[165], Арнольда, из которых он сделал 15 листов выписок[166]. Следующий год работы Ломоносов посвятил чтению иностранных источников: Претория, Иордана, Прокопия, Павла Диакона, Зонара, Феофана Исповедника, Леона Грамматика и других, из которых он сделал выписки на 5 листах. В 1752 году работа у него была еще меньше по объему и еще более неспешная, чем в прошлом. Наконец, Ломоносов, очевидно, понял, что его познаний в русской истории для составления «Древней Российской истории» недостаточно, и потому в 1753 году он вовсе бросил делать выписки и читал летописи, которые имелись в библиотеке академии, без выписок[167].
161
Михайло Ломоносов. Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждения потомков. Стихи и проза о нем. М.: Современник, 1989. С. 12.
162
Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. Пребывание и служба в России от 1761 до 1765 года. Известия о тогдашней русской литературе. СПб., 1875. С. 200.
163
Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. Пребывание и служба в России от 1761 до 1765 года. Известия о тогдашней русской литературе. СПб., 1875. С. 200.
164
Мачинский Д.А. Вновь открытые источники по истории Руси IX–XII вв. // Ладога – первая столица Руси. 1250 лет непрерывной жизни. Седьмые чтения памяти Анны Мачинской. Старая Ладога, 21–23 декабря 2002 года. СПб.: Нестор-История, 2003.
165
Обе книги были переведены на русский в 1736–1737 гг., переводы в Академию наук пересылал В.Н. Татищев (Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. М.-Л.: АН СССР, 1962. С. 19).
166
Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений… Т. 6. С. 573.
167
Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений… Т. 6. С. 573.