Страница 2 из 25
Вот эти обстоятельства разрушили мои изначальные представления о споре о варягах как об академическом диспуте, ведущемся в научных рамках, хотя и с повышенным против обычного накалом страстей. С самого начала это был политический спор, натянувший на себя одежды академичности, некоторые эпизоды которого оканчивались административными и политическими репрессиями. Возник вопрос о приводе этой политизированной дискуссии, ответа на который почерпнуть из историографии оказалось невозможным. Мне долгое время не удавалось даже сообразить, в чем тут дело.
Шлагбаум перед работой оказался опущенным. В таких условиях даже блистающее подробностями и библиографией сочинение не имело бы научной новизны и ценности, поскольку в нем не было бы ясного ответа на вопрос, почему эта дискуссия началась и почему она шла столь долго, столь упорно и запальчиво, охватывая целый ряд поколений историков. Согласиться с тезисом о произвольности точек зрения я не смог: это был простой, но с очевидностью ложный вывод.
Помимо этого, я понял, что даже от детального обзора историографии спора примирения сторон и выработки общего мнения не будет и в этом смысле долгие труды будут бесполезны. Книга или стала бы предметом шельмования, в котором у антинорманистов длинные и славные традиции, или прошла бы попросту незамеченной. Дебатов я не страшился, но вот работать на полку мне не хотелось. Стало также очевидно, что затрагивать тему спора о варягах без выдвижения своей концепции ранней истории Руси не имеет особого смысла, в этом случае моя позиция и мои оценки тех или иных моментов историографии лишались бы оснований. Благочестивая позиция, иногда выражаемая средневековыми арабскими историками фразой: «Аллах знает лучше», с моей точки зрения, была негодной.
Потому почти десять лет заготовленный для книги материал лежал в виде груды камней, никак не желавших складываться в постройку. Явно не хватало какого-то «замкового камня», который бы все это скрепил воедино. Политические причины спора выходили на первый план, но требовалось найти и сформулировать эту самую причину точно и емко. Некоторое время я считал, что спор вызывался теми или иными большими историческими событиями, какими-нибудь войнами или пертурбациями, вызывавшими, помимо всего прочего, общественный интерес к началу Руси. При всей внешней привлекательности подобной гипотезы мне никак не удавалось найти такой связи, которая, по идее, должна была быть явной и отчетливой. Приступы споров и публичные дискуссии происходили в довольно спокойные времена, много времени спустя событий, которые могли бы вызвать такой острый и жгучий интерес. Мне пришлось эту гипотезу в конечном итоге отставить.
«Замковый камень» отыскался неожиданно и совсем не там, где я предполагал. Им оказались книги израильского исследователя Шломо Занда «Кто и как изобрел еврейский народ»[1], «Кто и как изобрел страну Израиля»[2], «Как и почему я перестал быть евреем»[3]. Прекрасный перевод этих сильно нашумевших книг на русский язык, выполненный Александром Этерманом, открыл новые возможности в исследовании спора о варягах.
Казалось бы, какая связь между евреями и варягами? Дело в том, что в своих книгах Шломо Занд разбирал истоки и формирование современного еврейского национализма и его исторической концепции, ставших основой для возникновения Израиля. Свое интереснейшее исследование он вел на методологической основе работ целого ряда исследователей европейского национализма, особенно Б. Андерсона[4], Э.А. Геллнера[5] и П.Дж. Джери[6]. Эта группа западных антропологов пошла поперек общепринятых представлений о сущности наций и выдвинула теорию о том, что нации возникли и развивались как воображаемые сообщества. Они показали, что теоретики национализма, создавая нации, придумывали им древнее происхождение и длинную историю, что было обоснованием политических прав этих воображаемых сообществ на определенную территорию с определенным государственным устройством, на ней создаваемым.
Бенедикт Андерсон изящно обосновал, почему нации – именно воображаемые сообщества. Он указал на то, что каждый отдельно взятый представитель нации, конечно, не знает и не может знать лично всех остальных представителей нации, даже если речь идет о небольших нациях, и тем более не связан с ними узами родства. Но при этом представитель нации уверен в монолитности и гомогенности этого сообщества, в горизонтальном товариществе и в правах на совместное владение территорией, обозначенной как национальная. Подобное без воображения представить нельзя, и потому нации – это воображаемые сообщества[7].
Скрепляющим нации клеем Бенедикт Андерсон считал общую, национальную историю, которая формирует судьбу как всей нации в целом, так и каждого отдельного ее представителя. Эта национальная судьба и преемственность поколений в рамках наций играет очень важную роль в сплочении нации, в достижении национальной гомогенности и в политической борьбе за национальные интересны, частенько требовавшей многочисленных кровавых жертв. Национальная история, или, как ее называет Шломо Занд, национальный нарратив (на мой взгляд, это более точный термин, учитывающий и литературную составляющую любой национальной истории), то есть картина возникновения и развития нации с глубокой древности и до наших дней, формировалась не только на основе реальных письменных источников древности, но постоянно сдабривалась изрядной долей вымысла самого благочестивого свойства. Доля этого вымысла есть в нарративе всех без исключения национальных историй.
В своих работах Шломо Занд показал, каким именно образом еврейский национализм сотворил из доступных ему источников, включая всем известное Пятикнижие (или Ветхий Завет в христианской традиции), поразительную и впечатляющую картину исторического развития нации, в древности утратившей свою родину, которая стремилась эту родину вновь обрести, что и произошло с образованием Государства Израиль. Еврейский национальный нарратив помещал в центр национальных ценностей страну Израиль и Иерусалим. Возникший еще до образования Израиля, этот нарратив требовал борьбы за обретение исторической родины, стал основанием для сионистского движения, переселения в Палестину и ее колонизации. Хотя, как весьма наглядно показал Шломо Занд, традиционные иудейские ценности религиозного свойства рассматривали Иерусалим как духовный, трансцедентальный центр, в котором иудеи соберутся после прихода Машиаха, и вовсе не звали к его непременному обладанию в территориальном смысле. Иудейская община столетиями жила в Цфате, всего в 130 километрах к северу от Иерусалима, не проявляя никакого интереса к обладанию им. Творцам еврейского национализма пришлось радикально перетолковать имевшийся в их распоряжении литературный материал, чтобы сформировать нужный национальный нарратив, ведущий к образованию еврейского национального государства. В его рамках события, изложенные в Пятикнижии, признавались однозначно историческими и имевшими место в действительности, хотя они сегодня не находят подтверждений ни в других письменных источниках, прежде всего египетских, ни в археологических материалах. Но адептов еврейского национального нарратива это нисколько не смущало, и они настаивали и продолжают настаивать на своем с упорством не меньшим, чем антинорманисты настаивали на славянстве Рюрика.
Вот именно это сходство упорства сторонников еврейского национального нарратива с упорством антинорманистов, отрицающих любые намеки на скандинавское участие в создании Руси, и навело меня на мысль, ставшую «замковым камнем». Спор о варягах – это борьба вокруг русского национального нарратива, созданного ради оформления и сплочения русской нации. Вот это и есть тот самый политический привод, который подпитывал спор на протяжении более чем 250 лет.
1
Занд Ш. Кто и как изобрел еврейский народ. М.: Эксмо, 2010.
2
Занд Ш. Кто и как изобрел страну Израиля. М.: Эксмо, 2012.
3
Занд Ш. Как и почему я перестал быть евреем. М.: Эксмо, 2013.
4
Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Канон-Пресс; Кучково поле, 2001.
5
Геллнер Э.А. Нации и национализм. М., 1991.
6
Geary P.J. The Myth of Nations. The Medieval Origins of Europe. Princeton-Oxford, Princeton University Press, 2002.
7
Андерсон Б. Воображаемые сообщества… С. 30.