Опасные игры

Сначала девочка возмущалась. Дело было не только в том, что она взрослела и у неё появлялись свои представления о морали, не вязавшиеся с миром, который её родители давно оставили; они уже несколько лет не совершали ничего нелегального. Отец работал в казино, их маленькая квартирка в Галфпорте стала для неё домом настолько, насколько у неё мог быть дом. Родители сказали ей, что с махинациями покончено, и они постараются вести нормальную жизнь ради маленькой дочери. Во всяком случае, они так сказали.

Но у матери были свои причины, причины, которых девочка не понимала. Если этот человек, Трэвис, был другом матери, почему она решила его ограбить? Если он жил в таком роскошном доме с мраморными колоннами и фонтанами, почему нельзя было просто попросить у него денег? Ещё одна причина, по которой девочка сомневалась в словах матери. Никаким он был не другом.

Она просто отправила дочь к нему прямо в когти.

Когда время подошло, девочка медленно выбралась из машины, стараясь не выдать себя ни звуком, и, слившись с тенью дома, свернула за угол. Прислушалась, чтобы уловить жужжание камер или щёлканье датчика движения, но, к своему облегчению, ничего этого не услышала. Быстро и тихо добралась до огромного сада; подстриженная трава сияла в свете луны. Застыла за благоухающим кустом, посчитала, сколько окон сюда выходило. Нужно было через второе окно пробраться в спальню, потом выйти из неё и свернуть в первую дверь налево. Там находился сейф; код был записан стойким маркером на тыльной стороне её потной ладошки.

Откуда её мать узнала пароль, девочка понятия не имела. Она давно уже перестала задавать матери такие вопросы.

Она взобралась на узкую раму замёрзшего окна. Задвижка легко поддалась, как и обещала мать.

Потом девочка будет часто вспоминать этот эпизод – свою нерешительность, луну за спиной. Будет вспоминать, что у неё был выбор, проходить через это или не проходить. Она могла убежать обратно в машину, сказать родителям, что передумала. Но страх и гордость мешали глупой маленькой девочке услышать голос инстинкта. Она тихо открыла окно и забралась в дом.

Когда она наконец вышла оттуда, её жизнь изменилась навсегда.

Яркое голубое небо, грубый пустынный пейзаж, бесконечный асфальт впереди.

Осталось только выбрать музыку.

Несколько дней назад в номере отеля «Колорадо» я составила так называемый «пустынный плейлист» и теперь его включила. Из колонок зазвучал «Roadhouse Blues» группы The Doors, и я улыбнулась. Тёплый бриз отбросил мои волосы назад.

С тех пор как я в Огайо опустошила толстый бумажник Сергея, прошло два месяца. Два месяца пути, два месяца мелкого вранья. Два месяца, как мои длинные, светло-рыжие от природы волосы сменил короткий чёрный боб. Два месяца, как я с трудом сводила концы с концами, но деньги всё равно кончились. Два месяца, как я стала Элли Уотт.

Два месяца, прежде чем я решилась вернуться домой. Скажем так, в единственное место, которое считала домом.

Мне всегда нравилась пустыня, и при виде древовидных юкк, растущих на меловых скалистых камнях, я ощутила знакомую радость. Ту же радость, какую чувствовала, завершив очередную аферу. Такое, конечно, случалось со мной чаще, чем приезд в долину Коачелла. Аферы удавались мне хорошо. А вот быть собой удавалось гораздо хуже.

Но я выбросила всю эту ерунду из головы и завела двигатель. Кукушки-подорожники выпрыгнули из кустов мне навстречу, подняв маленькими ножками целый столб пыли, тут же осевший на морщинистый асфальт. Ни души, ни машины на много миль отсюда. Только я, и Джим Моррисон, и безграничная даль. Бесконечное небо, палящая жара, жестокое солнце, кому-то помогавшее цвести, кого-то сжигавшее. Мир, полный контрастов. Как и моя жизнь.

Под любимые хиты Calexico и музыку для сёрфа я свернула по шестьдесят второй автостраде, и наконец слева от меня показался национальный парк «Джошуа-Три». И мне пришлось остановить машину, потому что меня тошнило.

Уфф. После того как меня вывернуло наизнанку, я вернулась в машину, села на пассажирское место, прижала голову к коленям. Машина щёлкнула, остановился мотор. Я старалась глубоко дышать носом. Руки тряслись, сердце колотилось в груди, будто ища выход. Оказалось куда труднее, чем я думала. Мимо с рычанием пронеслась фура, и моя машина вздрогнула. Теперь мы обе были испуганы.

Ты сможешь, Элли, сказала я себе, и собственное имя показалось мне странным. Никто не узнает, что ты приехала в город. Тебе двадцать шесть, а не девятнадцать. Ты даже внешне изменилась. Даже твоя походка стала другой. И никто из твоих одноклассников тут не живёт. Наверняка все уехали вслед за тобой.

Я ударила по бардачку, и он раскрылся. Вынула баночку с пилюлями из кавы-кавы[1], высыпала в рот сразу несколько. Они были лошадиного размера, но я ухитрилась проглотить их без воды. Если что-то постоянно делать, рано или поздно тело привыкнет. Пора было запомнить.

Пронеслась ещё одна машина, и мы опять затряслись. Пилюли скоро подействуют, а если нет, в бардачке лежит лоразепам[2]. Я пыталась избавиться от привычки к нему, когда она начала выходить из-под контроля, но сегодня можно было сделать исключение. Я боялась оказаться не в форме, когда увижу дядю Джима.

От адской жары бёдра прилипли к джинсам, а джинсы, в свою очередь, – к сиденью. Оторвавшись от него, я вновь пересела на водительское место. Сжала видавший виды руль так, что побелели костяшки, и вновь рванула вперёд, надеясь, что оставила страх у обочины, там же, где и непереваренный завтрак.

У дяди Джима была ферма на окраине Палм-Вэлли. Вляпавшись в очередную проблему, мы с родителями решили пожить у него. Им казалось, что переехать и начать с чистого листа – хорошая идея, хотя, на мой взгляд, дело было скорее в том, что мной заинтересовались органы опеки, а папа потерял работу в казино. Как бы то ни было, мы уехали из Галфпорта, штат Миссисипи, и перебрались на восток. Дядя Джим – мамин брат, единственный из ныне живущих моих родственников, кто ещё во мне не разочаровался. В то время он не разочаровался даже в моих родителях, вот и разрешил пожить у него.

Меня записали в местную школу, первую школу в моей жизни. Старшие классы для многих людей – тяжёлое время, но для меня эти годы были такими, словно мой язык застрял в розетке. И как будто у меня без этого было мало неприятностей, год спустя родители забыли о чистом листе и вновь взялись за своё. Они смылись, как самые настоящие беглые преступники, какими они в общем-то и были, а я осталась с дядей Джимом. Я всё отдала бы, чтобы уехать с ними, но после инцидента в Галфпорте они решили больше не давать мне шансов.

Так что мои мучения в школе продолжились, и как только они закончились, я свалила отсюда к чёртовой матери. Вернулась только один раз, в девятнадцать лет, потому что у дяди был сердечный приступ. Я была единственным близким ему членом семьи и помогала ему на ферме несколько месяцев, пока он не поправился. Потом поцеловала его в небритую щёку и сказала – пока-пока.

А теперь надеялась, что он снова примет меня в свои объятия.

Зазвенели гитарные струны – хит Calexico «Gypsy Curse» начался, когда я вырулила на главную улицу, что только добавило драматизма. Я немного поездила от витрины к витрине – город по-прежнему во многом сохранил дух пятидесятых-шестидесятых, но теперь к нему прибавился ретрошик. Все магазины выкрасили новой, яркой краской, и они стали сплошной аквамариновой, шафранной, ментоловой, кобальтовой стеной. На обочинах узких улиц росли пальмы, дорожные знаки висели над корзинами, из которых свешивались красные цветы. Всё было таким чистеньким, безмятежным и милым, что у меня заболели зубы.

Все эти магазины были мне незнакомы. Все эти лица были мне незнакомы. Сердце забилось медленнее, оцепенение прошло, руки и ноги вновь обрели чувствительность. Беспокоиться было не о чем.

1

Кава-кава, или опьяняющий перец – растение, экстракт которого обладает успокаивающим действием.

2

Седативное средство.