Страница 38 из 48
Но на это раз видимо вышло из ряда вон недоразумение, где наряду с признанными во всём мире художниками, была вывешена картина вот такого непризнанного и никому неизвестного художника, который поди, что господи, ещё жив живёхонек и ещё не умер.
И ладно бы она была повешена где-нибудь в сторонке, ближе к запасному выходу, под лестницей, – это, может быть, хозяин галереи за небольшое вспоможение продвигает в люди амбициозного миллионщика, решившего покорить мир художественного искусства, – но эта, так себе картина, заняла чуть ли не самое центровое место в галерее. Где справа от него была помещена в своей неприкрытой голытьбе Венера Веласкеса, что во времена возрождения не считалось неприкрытой правдой и вызовом существующим порядкам и поистрепавшейся в аморальности морали, а слева, само собой в том же притягивающим восхищённые взгляды виде, та самая Даная, одного крайне известного Рэмбо…? Нет, …ранта.
И тут без вопросов самого возмутительного и интригующего характера мимо этой центральной картины не пройдёшь. – Какого хрена здесь делает этот мужик косоглазый? – А как только этот вопрос во весь голос вопрошающего и посмотревшего на эту центральную картину проговорится, то к нему сперва придёт понимание того, что эта разносторонность во взглядах этого изображённого на картине мужика, выраженная художественным приёмом портретиста через косоглазость, вполне себе к месту и что только так и должен изображаться мужик, с бесхитростностью в себе и взглядах вокруг, когда он оказывается в непосредственной близи и посередине между двух голых баб.
А как только коллекционер различных дорогих художеств, а может на его месте окажется самый обычный зритель для такого рода галерей, новоиспечённый миллионщик со своей пышной во всём подругой, перед которой он решил выпендриться вот таким высокохудожественным образом и заодно подать заявку на включение себя в эксклюзивный клуб ценителей искусства и прожигателей в своей эксклюзивности жизни, узрит насколько не глуп сей даже не художник, а исполнитель всех этих художеств, то он пальцем руки, на котором надет перстень с огромным брильянтом, подзовёт к себе местного искусствоведа и поинтересуется у него, сколько эта мазня стоит.
А как только он узнает не сопоставимую с его разумением сумму стоимости этой картины, которую за неё запрашивает этот неизвестный никому малевальщик, то он, этот малевальщик, может быть, в первый раз получит для себя заслуженное именование: «Вот это художник! Вау».
– А я-то ещё за обычного простофилю принял этого художественного типа, а он вон какая сволочь. – Уже не с прежней снисходительностью посмотрел новоиспечённый богатей на эту картину, сперва вызвавшую у него столько благостных эмоций, коими он не преминул поделиться со своей титулованной на многих конкурсах красоты спутницей, перед которой он не хотел почему-то ударить в грязь своей отъевшейся физиономией, и оттого выказывал себя таким большим ценителем искусств, чуть ли не эстетом.
И хотя это у него получалось не слишком вразумительно, со своей природной самобытностью, настоянной совсем на другой культуре, само собой не возрождения, а с самого рождения он какой есть взрождённый, это нисколько не мешало его спутнице, Пелагее Армандовне, мисс одного вселенского конкурса, отчего местные галеристы часто путали куда нужно смотреть, восхищаться своим спутником, Емельяном Лоскутовым.
И когда Емельян Лоскутов, обнаружив эту картину перед собой, громко заметил своей спутнице: «А этот мужик совсем не дурак, хоть и кажется», то Пелагея Армандовна заливистым смехом полностью поддержала Емельяна в этом. Правда не без того, чтобы не проявить женское коварство и не поинтересоваться у Емельяна, а чтобы он делал в таком же случае, окажись прямо сейчас с другой от него стороны обнажённая дама.
Емельян же человек со своей прямотой и не такой хитростный, как мужик с картины, и он как только услышал от Пелагеи такую возможность нахождения с той стороны от него, куда он сейчас не смотрит, такого открытого качества дамы, то сразу же заинтересовался и обернулся в указанную сторону. Но там ничего обещанного Пелагеей им не встретилось, и он несколько озадаченный насчёт Пелагеи Армандовны, позволяющей себя так обманывать его ожидания, смотрит на неё с суровым взглядом и делает ей замечание.
– Нет там никакой неприкрытой бабы, Пелагея Армандовна. И я даже не могу понять, для чего вы всё это сейчас придумали. – Чуть ли не процедил в зубы всё это Емельян, изрядно напугав Пелагею Армандовну, вдруг понявшую, что она слишком далеко зашла в своих предположениях насчёт умственного потенциала Емельяна. И теперь ей нужно было срочно сообразить, чем сгладить это недовольство в глазах и разумении Емельяна.
– Так я про ту, на которую пялится этот мужик с картины. – Пелагея Армандовна умело переводит стрелки на Данаю с картины, и Емельян, посмотрев на неё, сплюнул и своей всё загребущей рукой убедил Пелагею Армандовну в том, что он её точно не променяет на всякую крашенную тётку. – Тем более ты прекрасно знаешь, что я не люблю баб при теле. – Заметил Пелагее Армандовне Емельян, выпуская из своих рук некоторые мягкие подробности Пелагеи Армандовны, которая она перед собой напоказ никогда не выставляет, что не мешает встреченным ею прохожим видеть их во всех своих подробностях, но только сзади.
А между тем Емельян пребывает в некотором умственном затруднении, после того как услышал озвученную искусствоведом сумму стоимости этой картины. Ведь ему, если честно, то и даром не нужны все эти картины, даже если их будут ему навязывать в качестве бонуса к какой-нибудь настоящей покупке. Но он уже во всеуслышание, – а вокруг уж слишком скоро собрались как раз те люди из того клуба, в чьём содействии по признанию себя за человека, достойного внимания и принятия в первые дома Лондона он был заинтересован, – и тоном подразумевающим наличие желание её купить, проявил свой интерес к ней. И теперь отступать от намерения её купить было делом почти что невозможным, если только не проявить знания и толк в искусстве, чего у Емельяна отродясь не было по причине его самобытности, или же нужно будет всем вокруг продемонстрировать свой характер. А вот последнего у него не занимать.
– М-да. – Многозначительно так сказал Емельян, а сам в этот момент принялся оглядываться по сторонам на предмет понимания того, кто его тут окружает. А окружают его, как Емельяном сейчас выяснилось, самые достойные люди, всё сплошь коллекционеры, видные авторитеты в мире искусства и само собой сэры. Где ближе всех к нему оказался самый привередливый и придирчивый к новоиспечённым миллионщикам, стремящимся к признанию и легитимизации себя среди аристократии старого света, сэр Гарольд Дендервильский, само собой герцог и по одной из бастарских линий, претендент на королевский престол.
– Месье Емельян, – с первых же своих слов, сэр Гарольд, названный за свой одутловатый вид Емельяном сэром Компотом, проявил свою предвзятость к Емельяну, и тем самым покоробив его слух. Где он Емельяна видимо на дух не переносил (он пах не тем парфюмом, который имеет хождение на том острове, где проживает этот придирчивый сэр Компот), и оттого не только не спешил, а не считал за благо для своего местожительства принимать Емельяна за соотечественника, хоть и пришлого. А так как сэр Компот (так он и будет называться из-за своей привередливости к людям другого умственного мироустройства) терпеть не мог в особенной для себя невозможности различных месье, то он и оформил Емельяна через это месье.
– Я не мог не заметить, что вы более чем выразили свою заинтересованность в этой картине. Так что же вас в ней так привлекло? – с отточенной до изысканности плотоядной улыбкой спросил сэр Компот Емельяна. У которого при виде всего этого отточенного ханжества сэра Компота только руки чешутся и ничего больше не думается, как только их почесать об эту улыбку сэра Компота.
– А вот скажите, сэр Компот (прозвучало, конечно, сэр Гарольд, но Емельян так этого сэра ценил, что в его не йоркширском выговоре, так и проскальзывали эти компотные нотки), – повернувшись к сэру Компоту, обратился к нему Емельян, хороший товарищ, хоть и коммерсант с некоторых пор, но уж точно не месье, кого он вообще не понимает, – что было использовано для создания этого картинного шедевра?