Через лабиринт

И вот над перепаханной танковыми гусеницами, выжженной снарядами и солнцем степью понеслись точки-тире морзянки, а за линией фронта в маленьком домике с полевой антенной сержант с треугольничками в петлицах диагоналевой, довоенного покроя гимнастерки каждую ночь, прислушиваясь к писку в наушниках, записывал на листке из блокнота огрызком карандаша:

"Сегодня в направлении фронта прошли три эшелона с Пехотным полком, командует подполковник Штаубе. 1500 солдат усилены противотанковыми батареями".

"Вчера через Береговое на фронт проследовали два эшелона пехоты. Петлицы черные. Видимо, эсэсовская бригада".

"Через Береговое прошел эшелон с ранеными. Место назначения выяснить пока не удалось".

Не все вражеские эшелоны доходили до фронта. Часто встречали их вынырнувшие из облаков советские штурмовики, и тогда в ужасе прижимались к горячей земле обезумевшие гитлеровцы, и корежились, вставая на дыбы, вагоны, и валились с опрокинутых платформ зеленые танки...

Конечно, немцы понимали, что налеты эти не случайны. Специальные части, отозванные с фронта, прочесывали балки и левады в поисках партизан, но, казалось, никто не подозревал неприметную девушку из железнодорожной комендатуры.

Пришли к ней неожиданно.

- Фрейлейн Роза?

- Да, я.

- Господин комендант прислал за вами машину. Есть срочная работа.

А когда она открыла дверь, железные пальцы сжали ей запястье и вывернули руку за спину. Двое солдат пошли прямо в погреб.

Она не отрицала ничего. Просто молчала. На один из допросов пришел комендант, но долго смотреть не смог. Ушел к себе, достал из ящика стола бутылку коньяка и сидел, думал. Из-за этой девчонки его отправляли на фронт. Но он не испытвал к ней злобы - она получила по заслугам. Он думал о Германии, которую история свела с таким страшным противником. Думал о том, что на фронте ему предстоит выполнить свой долг и смыть вину.

И он выполнил... Труп его пролежал в степи до весны, а когда снег стаял и поля стали очищать от всего, чем забросала их война, собрали и эти смерзшиеся за зиму останки в тонких зеленых шинелях и свезли в общую яму, и женщины в распахнутых стеганках, прикидывая их комьями размякшего чернозема, говорили между собой:

- Ну и работа, прости господи... Разве ж это женское дело?

- А что поделаешь, милая? На весь хутор три мужика осталось, да и те увечные...

...Но об этом уже Брусков не знал, да и судьба коменданта беспокоила его меньше всего. Ему хотелось побольше узнать о Розе.

С Майкой они договорились встретиться после смены, но Валерий решил времени зря не терять и зайти прямо в цех, потому что в своем очерке собирался писать и о Майке, причем показать ее разносторонне.

Нельзя сказать, чтобы он понимал все, что происходило вокруг на комбинате. Да и попробуй пойми, как и что делается в этих горячих и мокрых больших машинах, протянувшихся на сотни метров, где твердые коричневые плиты то превращаются в кипящую желтую жидкость, то в белые сухие влажные хлопья, а то прямо из жидкости, из этого булькающего месива с резким, ядовитым запахом, вдруг вытягиваются и мчатся по воздуху блестящие нити и наматываются на стремительно вращающиеся металлические катушки. А катушки эти какими-то совершенно фокусническими, моментальными движениями меняют молоденькие девчонки в комбинезонах.

Майя тоже была в комбинезоне. Здесь, на работе, она не казалась робкой и неуверенной.

- Сейчас, я переоденусь только.

Идти они собирались, в заводской Дворец культуры. Там комсомольцы организовали небольшой музей.

- Просто комната одна, но там все собрано. Вот сами посмотрите, говорила Майя, пока они шли широкой улицей, что тянулась от проходной комбината до самой центральной площади.

Клуб был виден издалека - большой, серый, похожий на многоногого слона.

- Хороший у нас Дворец культуры, правда? Как в большом городе.

Брусков промолчал. Он предпочел бы здание полегче.

Народу в клубе оказалось в это время немного. Какой-то кружковец уныло пиликал на гармошке. Пусто было в комнате, которая называлась "Музей памяти героев-подпольщиков г. Береговое периода Великой Отечественной войны". Майя подвела Валерия к фотографии молодой женщины со вздернутым носом и с длинными, как тогда носили, падающими на плечи волосами.

- Вот это Роза, - сказала она с гордостью.

Валерий осмотрелся.

- А это мы все с ребятами разыскали, - поясняла девушка. - Вещи видите? И сумочка ее, и осоавиахимовский билет. У хозяйки на квартире нашлись. Хозяйку в концлагерь выслали, но она вернулась после войны. А Розу повесили.

Брусков вздохнул невольно:

- Кто же их выдал?

- Не знаю. Партизанскую группу, с которой Роза была связана, тоже разгромили.

- Жаль, - пробормотал Валерий, думая о том, как же объяснить в очерке арест Розы.

- А теперь я вам самое интересное расскажу.

- Расскажите. У вас все время есть в запасе "самое интересное".

- Нет, это правда интересно, как у людей жизнь складывается.

- Как же?

- Сын Розы нашелся.

Она, конечно, рассчитывала удивить Брускова, но тот и глазом не повел. Он уже забыл о том, что Роза ждала сына.

- Какой сын?

- Да тот, что здесь родился, в Береговом. Без отца уже.

- А он исчезал разве?

Майя глянула с укоризной:

- Ну да. Роза же очень боялась за него, если ее схватят. Поэтому, когда малышу годик сравнялся, его переправили в одну семью на дальний хутор. Лейтенант-связист, что Розу учил, отвез. У него там родня жила. И получилась такая история, что не придумаешь. Эти люди погибли от бомбежки, а мальчика лейтенант, когда наши пришли, передал в какой-то детский дом. И сам тоже погиб. И никто не знал, чей это мальчик. И все потому, что Розы-то фамилия была Ковальчук, а мальчик носил отцовскую - Стояновский.

Фамилия эта, которую Брусков услышал впервые от Козельского, обрушилась на Валерия так неожиданно, что он буквально ошалел, даже в лице переменился.

- Как вы сказали? Как фамилия?

- Да Стояновский. Что это вы так?

Брусков понял, что кажется ей немножко ненормальным, и попытался взять себя в руки.

- Ничего. Ничего. Знакомая фамилия просто.

И подумал: "Неужели совпадение?"

- Как зовут Стояновского?

- Борис.

- Рыжий?

- Да, рыженький.

Валерий почувствовал себя как Шерлок Холмс, нащупавший в гусином зобе голубой карбункул.

- Расскажите мне, пожалуйста, Майя, все, что вы о нем знаете.

Он уже видел себя где-то наверху, на пирамиде какой-то, а внизу стоял беспомощный, неожиданно исчезнувший из Берегового лейтенант Козельский и жалким голосом умолял рассказать о Стояновском. Но он прервал это сладкое видение, чтобы выслушать девушку.

Она встретилась с Борисом Стояновским в этом же музее несколько дней назад и сразу обратила на него внимание. И не только потому, что посетителей было немного, а местных всех она знала наперечет. Нет, Майя сразу почувствовала, что человек этот не случайный. Так смотрел он на все, что собрано в комнате... И Майка не выдержала, спросила:

- Вы тоже интересуетесь подпольщиками?

Он взглянул на нее и ответил не сразу, слегка заикаясь:

- Это... это... - Он дотронулся пальцем до портрета Розы. - Я ее сын. Только я не знал... Мне сказали.

Кто сказал Борису о его матери, девушка даже не спросила - так поразил ее сам факт появления сына Розы Ковальчук. Она вообще ничего не спрашивала. Спрашивал он.

- Мы долго-долго разговаривали, он все расспрашивал и бумаги все перечитал, и даже в гостиницу их брал с собой.

- Какие бумаги?

- Да вот эти. Тут на машинке из газеты перепечатано. Весь процесс, когда фашистских палачей судили после освобождения. Там и про Розу написано. А потом он поехал в оранжерею, купил белые цветы, очень красивые, и отнес к памятнику. И еще он сказал, что обязательно приедет сюда после отпуска и вообще будет часто приезжать, - закончила Майя.