Страница 29 из 32
– С тобою и с твоим отцом я готов отпустить моего единственного сына, мою единственную отраду старости, на край света. Помни только одно, славный сын славного отца Туган у меня один, смерть его – моя смерть, горе его – моё горе!
– Не беспокойся, ясный князь, за сына твоего ручаюсь головою и сам привезу его к тебе обратно, целого и невредимого.
– Да будет воля Аллаха! – решил старый мирза и послал за сыном. Его едва разыскали. Пользуясь первой порошей, он умчался в поле с собаками, и только настоятельный приказ отца заставил его вернуться.
Молодой Бельский несколько смутился, когда вошёл молодой татарский князь, почти мальчик, и ему пришлось благодарить его за спасение отца. Он думал встретить молодца-атлета, а видел перед собой безусого юношу с узкими глазками и широко выдающимися скулами.
Молодой татарин тоже смутился и, слушая приветствия Бельского, стоял в нерешимости, не зная, что делать, но вдруг протянул обе руки молодому воеводе и сделал движенье вперёд. Бельский понял его и, вместо дальнейших слов благодарности и похвалы, горячо обнял и поцеловал молодого удальца.
У татарчонка даже слёзы выступили на глаза от радости, он быстро и невнятно заговорил что-то о своей благодарности, о желании служить и, в свою очередь, обнял и расцеловал Бельского.
– Ну, что же, едешь? – спросил молодой воевода.
– Как отец благословит, – отвечал Туган-мирза и подошёл к отцу.
– Я уже решил. Дорогой гость переночует у нас, а завтра рано утром ты отправишься с ним в Вильню. Я поручаю тебя ему, и на это время передаю ему мою власть над тобою. Слушайся его, как меня. Он дурному тебя не научит. А теперь распорядись угощением и занимай дорогого гостя, он, вероятно, соскучится сидеть со мною, стариком.
В замке Отрешно, подаренном Витовтом славному воеводе Бельскому, готовился пир на весь мир.
В этот день в замке был назначен большой бал по случаю именин красавицы Зоси, дочери воеводы. За несколько дней стали съезжаться в замок родственники, знакомые и именитые гости с семействами. Но больше всех принёс радости приезд старого ратного товарища воеводы Бельского, знаменитого воеводы и каштеляна Ловичского, Завиши Барановского и его дочери панны Розалии.
По матери она приходилась племянницей воеводе Бельскому и кузиной панне Зосе, и хотя была старше её на год, но, благодаря своей живости и врожденной энергии движений, казалась моложе её. Слава о красоте её гремела во всей Великой Польше и, действительно, она была красавица. Её чёрные глаза бойко сверкали из-под пушистых чёрных ресниц, брови были замечательно красивой формы, а шелковистые волосы цвета воронова крыла двумя толстыми косами спускались до пояса.
Совершенную противоположность своей кузине составляла панна Зося: это была типичная литвинка с льняносветлыми волосами и голубыми глазами, опушеными довольно тёмными ресницами. Высокая, стройная, белая, она и в движениях, медленных и величавых, отличалась от своей родственницы, не могшей, казалось, минуты просидеть на одном месте. Но красота одной не затмевала другую – скорее, две кузины дополняли друг друга. Также и на балах царицей степенного и гордого польского общества являлась панна Софья, а в мазурке никто не мог превзойти изящную, огненную, летающую, как эфир, панну Розалию.
В замке воеводы Бельского, который все хлопы и мелкие знакомцы величали не иначе как дворцом, с самого переезда сюда пана Здислава был заведён старый польский порядок. Большинство прислуги и хлопов перешли с ним из отнятого меченосцами замка, и усадьба старого воеводы представляла собой как бы польский остров среди литовско-русского моря.
Стены замка были крепки, сто человек вооружённых стражников, одетых в польские кунтуши и по большей части состоявших из выходцев из Новой Мархии – польской области, захваченной крестоносцами, – составляли как бы гвардию воеводы. В случае же войны он смело мог утроить число своих воинов, подняв и вооружив поселившихся на его землях колонистов из поляков, чехов и московских беглецов.
Литвины как-то инстинктивно не любили пана воеводу, хотя в обращении со всеми своими подданными он был равен и в высшей степени справедлив. Но не так смотрели на бедных литовцев его многочисленные управители и мелкое начальство: для них литвин был раб, раб бесправный, и редко когда жалоба притеснённого могла достигнуть ушей воеводы. Но если дело раскрывалось, пан Здислав не знал пощады для виновного, и эта возможность попасть под жестокую кару владельца несколько сдерживала самоуправство его подручных.
Всем хозяйством в замке заведывала дальняя родственница пана воеводы, пани Казимира, пожилая, но очень бойкая особа, после вдовства воеводы принявшая бразды правления над целой ордой поваров, пекарей, ключников и женской прислуги; всем же мужским персоналом командовал пан Завидоцкий, носивший титул каштеляна. Между ним и пани Казимирой была постоянная вражда, которая замолкала только в присутствии пана воеводы.
Пани Казимира считала себя, как дальняя родственница самого властного пана, неизмеримо выше какого-то мелкого шляхтича Завидоцкого, служившего чужим людям из-за денег, а Завидоцкий, в свою очередь, смотрел на пани Казимиру с презрением, как на женщину, считая всех женщин вообще особами низшей расы, созданными только на погибель мужчин, и, кроме того, кичился, как бывший пестун обоих сыновей пана воеводы – Яна и Якова.
С годами вражда между пани Казимирой и Завидоцким перешла в какую-то ненависть; зато сам пан воевода, вечно занятый серьёзными делами и походами, совсем не замечал, что живёт среди двух различных лагерей. Это была война минная, подземная, недоступная взгляду посторонних, но тем не менее беспощадная. Ни тот, ни другая не пощадили бы самых дорогих интересов своего владельца и благодетеля, чтобы только сделать гадость сопернику.
За неделю до наступления дня праздника особое оживление замечалось в кладовых, ледниках и громадных кухнях замка. Повара, одетые в белые костюмы, поминутно шныряли из кухни то на ледник, то в кладовые, требуя то той, то другой провизии. Управляющий лесами и охотой привёз целый воз оленей и диких коз, а подручные егеря-охотники носили без счёта зайцев, куропаток и фазанов. Наконец, накануне торжества с особым триумфом был привезён огромный дикий вепрь, загнанный и убитый загонщиками и облавщиками после трёхдневной погони. Вепря этого следовало, по традициям того времени, зажарить и подать целым, поэтому десяток поваров и их помощников устраивали импровизированный очаг и громадный вертел, чтобы насадить и зажарить лесного великана.
Поварам работы и без того было по горло, а когда пани Казимира послала к пану Завитоцкому требовать людей на помощь, он только усмехнулся и приказал ей ответить, что очень сама сильна, и не с одним, а с двумя вепрями справится.
– И с тобой третьим! – крикнула ему из окна пани Казимира, которая слышала весь этот разговор.
– Как, я вепрь? – в бешенстве закричал Завитоцкий.
– Не, пан пока ещё поросёнок! – отвечала ему с хохотом пани Казимира и захлопнула окно.
– А если так, сейчас пойду до ясного пана. Эй вы, будьте все свидетелями! – крикнул он, но, увы, около него был только поварёнок, посланный кастеляншей, да двое рабочих литвин, не понимавших по-польски.
– Я ничего не слыхал, ясный пан! – с испугом отозвался поварёнок, – у меня ухо болит!
– Ах ты пся крев! – бросился к нему кастелян, – я тебе и другое ухо оторву.
Но мальчишка увернулся и побежал к кухне, а из окна слышался хохот пани Казимиры.
– Не смей моих хлопов бить! Иль у тебя своих мало? – кричала она, – вот я так пойду к ясному пану, он тебя отучит соваться не в свои дела.
Пан ничего не отвечал и только погрозил пальцем кастелянше.
– Хорошо же, старая колдунья, дай только мне срок. Ты думаешь, что я не знаю, что тебе пан Седлецкий подарил аксамиту на кунтуш. Знаю даже за что! Ну да ладно, дай только мне добраться до истины, уж я тебя не пожалею. Дай срок! – скорее подумав, чем проговорив эти угрозы, пан кастелян направился к конюшням, где были уже уставлены кони съехавшихся в замок приглашенных.