Страница 19 из 32
– И не достиг цели! О, я и теперь вижу, как сверкнули, остановившись на мне, её чудные глаза. Я ещё теперь вижу их перед собой. Нет, никогда мне не забыть её дивной красоты! – с жаром проговорил князь мазовецкий.
– О, я теперь уверен, что она чаровница, она заколдовала князя. Надо будет в первой каплице /часовне/ отслужить «Те Деум», и помолиться святому Станиславу, патрону всей Польши, может быть, он снимет чары. В Литве, особенно у этих проклятых язычников (да искоренит их Господь с лица земли!) ещё живёт таинственная наука приворожить человека и заставить его сохнуть и страдать от любви! Одно спасение – Те Деум[32], святая вода и молебен святому Станиславу!
Капеллан говорил с убеждением. Надо помнить, что в тот век вера в колдунов, ведьм и тайные науки была в полном разгаре и влекла на пытки и костры тысячи невинных, обвинённых в волшебстве и волхвованиях.
Князь мазовецкий прервал своего духовного отца.
– Нет, отец Амвросий, нет, не любовь осталась в моём сердце, не любовь, а месть. О, я бы дорого дал, чтобы выместить этой упрямой девчонке оскорбление, нанесённое в моём лице всему нашему роду!
– Отомстить? Хе-хе-хе! – засмеялся капеллан, – это вещь очень возможная… У меня сейчас блеснула удивительная мысль! О, как можно отомстить, зуб за зуб, око за око!
– И ты не увлекаешься, святой отец? – быстро спросил князь мазовецкий, – научи, озолочу! Мести, только одной мести, просит моя душа! Говори, говори, святой отец.
Вместо ответа капеллан сильнее подогнал своего коня, князь за ним последовал, и чрез несколько минут они шагов на 40 опередили своих спутников. Тогда только решился заговорить отец-капеллан.
– Итак, ясный ксёндже, вы желаете отомстить? Я по этому порыву узнаю кровь Пястовичей. Никогда не прощать ни одной обиды. Это хотя не по-христиански, но с язычниками разве можно поступать иначе?.. Мой план – страшный план, смотрите, чтобы не раскаиваться после!
– Говори, говори, и если бы мне пришлось призвать на помощь адских духов, запродать им свою душу, я готов, готов! – с жаром перебил его князь.
– Зачем душу губить, надо спасти душу, ясный ксёнже! Я так думаю, не захотела панна Скирмунда быть женой такого ясного пана, как ксёнж, так пусть будет она наложницей!. Не хотела волею, силою окрестить можно! Выкрасть княжну и тогда…
– Что ты говоришь! Да разве это возможно? Король Владислав (Ягайло) так дорожит миром с Литвой! Нет, это невозможно, такой поступок поднимет всю Жмудь и всю Литву, как одного человека.
– Эх, ясный ксёнже, мой дорогой сын духовный, есть на свете великая наука – дипломатией называется, а учит она, как чужими руками из огня без ухватов горшки вынимать… Вот я призвал её на помощь и додумался: как бы это отомстить упрямой княжне и её дикому отцу побольней, да чужими руками, и вот какая мысль мне пришла. Говорить, что ли?
– Говори, говори, ты будишь моё любопытство, ты воскресаешь мою надежду! – Говори! Я сказал, озолочу – а моё слово…
– Дороже червонного золота! – умильно и льстиво перебил капеллан. – Ну, так извольте слушать, но чтобы кроме нас двух никто не подозревал тайны.
Князь поднял руку, как бы желая поклясться. Капеллан продолжал:
– Вашей милости известно, что единственное место, где горит огонь, треклятый Знич, у этих поганых язычников и остаётся, это в Полунге, на морском берегу. Путь туда долог и ведёт вдоль границы. Княжну повезут в первое новолуние, у этих поганых язычников на всё нечестивые приметы. Кто мешает на пути сделать засаду с дружиной, мечами разогнать пёструю пешую сволочь криве да вайделоток, перевязать их? Тогда птичка поймана!
– Да ты с ума сошёл, ведь это война! Война между Литвой и Польшей.
– Зачем же между Литвой и Польшей, а не между Литвой и Орденом Тевтонским?
– Как орденом? – с удивлением переспросил князь.
– Да очень просто. Ваша милость сами видели, до чего были взбешены братья-крыжаки, когда их отчитал треклятый язычник. Я знаю командора, он шутить не любит, а такое оскорбление требует мести! Зачем нам самим марать руки в этом грязном деле? Пускай немцы разбивают поезда вайделоток. Нам бы только втравить их в дело. А за то я берусь, и тогда мой ясный князь отомщён! Предлог к войне с Орденом должен быть налицо. И наш премудрый король Владислав может опять ловить рыбку в мутной водице!
– Но Скирмунда? Что же она? Что с нею станется, если этот план удастся? – перебил капеллана князь мазовецкий.
– Ох, эта язычница! Глубоко засела она в душу ясного князя. Ну, что же, не съедят её немцы, разве только окрестят, да собьют немного спеси. А потом, кто знает, можно её отбить, освободить! Не жена, так любовница! Эх, ясный княже, решайтесь!
– Ты не пастырь церкви, ты сатана, искуситель! – после раздумья проговорил князь мазовецкий, – но кто бы ни был ты, действуй как знаешь. Моя душа жаждет мести, отомсти за меня, сквитаемся, я не скуп!
– Ну так вот что, ясный пан ксёнж, не дальше как сегодня к ночи мы будем на прусском рубеже, всего в двух милях от Штейнгаузена, где живёт конвент командора графа Брауншвейга. Проезжая мимо, я прикинусь больным, и слягу, брат госпитальер, мой однокашник, а только бы мне забраться в конвент. Я в три дня всех на дыбы поставлю, а теперь до новолуния двенадцать дней!
Князь с удивлением поглядел на капеллана. Ему до этих пор и в голову не приходило, чтобы под этой вечно смеющейся личиной скрывался такой хитрый и дальновидный политик. Надо ли говорить, что план его был принят, клятва молчания вновь повторена, и, сдерживая своих лошадей, князь и капеллан незаметно опять сравнялись со своими спутниками, которые в жару какого-то политического сеймового спора и не заметили их отсутствия.
Тихая летняя ночь надвинула свой таинственный покров на утомлённую землю, и путники стали думать о ночлеге.
Вдали мелькали огоньки. Это был форштат Штейнгаузенского замка, каменные зубчатые стены которого мелькали грозными силуэтами среди большой просеки в вековечном сосновом бору.
Уже с самого разговора с князем капеллан начал жаловаться на нездоровье, и он еле дотащился до ночлега, приготовленного в лучшем доме посада высланными вперёд слугами. Высокие гости не хотели беспокоить братьев конвента и решились провести ночь инкогнито.
На заре, когда пришлось уезжать, отец капеллан лежал словно мёртвый. Он прямо заявил, что дальше ехать не может и, как милости, просил оставить его на несколько дней на месте.
Князь мазовецкий, посвящённый в тайну, для видимости как бы не соглашался, но потом уступил и, оставив при капеллане двух прислужников и одного драбанта, с остальными дворянами и свитой поехал далее.
После их отъезда капеллан написал несколько слов госпитальеру конвента брату Петру; тот очень обеспокоился и сам явился вместе с присланными из замка-монастыря носилками. Ещё через час капеллан отец Амвросий уже лежал на койке в одной из комнат Штейнгаузенского замка, отведённой под больницу.
Замок Штейнгаузен не был одним из тех новых замков, которых в последние годы тевтонское рыцарство настроило вволю вдоль литовской границы. Это было древнее и очень красивое здание, окружённое высокой зубчатой стеной и водяным рвом. Единственные ворота были не дубовые, как в прочих замках, а железные, скованные из целого ряда узких железных полос. По высоким стенам стояло около дюжины новоизобретённых метательных орудий, которые назывались «мортирами», а при них главным мастером был нюрнбергский немец Шмитгоф, знавший секрет пороха и ракет.
В замке, хотя довольно обширном по наружному виду, было мало жилых помещёний, и потому редко кто из рыцарей охотой соглашался жить в этой пустыне, далеко от цивилизованных центров, да ещё без комфорта. Но это было давно.
Хотя по строгому монашескому уставу орденов Тевтонского и, в особенности, Ливонского, братьям рыцарям-монахам запрещалась всякая роскошь в жизни и они должны были довольствоваться голыми досками для ночлега, но с течением времени монастырские строгости очень ослабели.
32
Те Деум (Te Deum) переводится с латыни как «Тебя Бога (хвалим).». Это начальные слова католического гимна, который читается во время заутрени. – Ред.