Ночи северного мая

– Наслышан-наслышан о ваших подвигах! – воскликнул Герман Викторович, выглядывая из-за огромной стопки бумаг. Обладатель громового баса не соответствовал внешнему облику. Начальник выглядел тщедушным подростком. Маленькие ручки, скошенная набок голова, узенькие плечи. Ничтожные размеры хозяина кабинета и объёмы массивной мебели вконец подавили волю Сергея. Столь резкий контраст угнетал, отнимая способность полноценно парировать удар.

– Мы вас взяли в отдел, чтобы использовать вашу неопытность в оперативных целях. Преступный мир вас ещё не знает. О вас никто ничего не слышал. Вы нигде не засветились. Я предложил ввести вас в сложную разработку с целью выявления преступного элемента. И что же я получаю в ответ? А?

Герман Викторович привстал и стал ещё меньше размером, словно его сдули, как воздушный шарик. Сергей боялся посмотреть в его сторону, чтобы не засмеяться. Смех мог стать лекарством от страха, но смеяться в этом кабинете запрещено по уставу. Здесь не смеются. Здесь только плачут. Внутренне, разумеется. Сергей представил, сколько оперативников прошло через этот кабинет. Наверное, они так же боялись Петрова, как в эту минуту боялся он. Маленький человек за дубовым столом обладал огромной властью над судьбами и душами людей, приписанных в штатную структуру отдела.

– Не слышу! Вы что-то сказали?

Петров упал в кресло и задумался. В кабинете повисла тягучая и вязкая тишина, прерываемая звонким цоканьем секундной стрелки в настенных часах.

– Так-так-так! Молчим! А ты знаешь, Москвин, что статья за мужеложство была отменена сразу после революции? Целых 17 лет гомики наслаждались свободой от законов и справедливого наказания. Семнадцать лет пролетели как в сказке. Они устраивали притоны разврата, свадьбы, они женились и разводились. Когда гомики вышли на улицу и стали совращать детей, их снова загнали в рамки закона. Общество запросило для них справедливого наказания. Мужеложство – страшное преступление. Прежде всего тем, что в его сети втягиваются дети и подростки. Их легко совратить, заманить, купить, в конце концов! Ты же на их стороне, Москвин?

– Нет-нет-нет! – встрепенулся заледеневший от страха Москвин. – Нет, товарищ Петров! Нет. Не на их. Я на вашей.

– Можешь называть меня по имени-отчеству, – милостиво разрешил Петров. – Вижу, что ты наш, всей душой наш, но есть в тебе что-то мерзопакостное, Москвин. Опера тебе не доверяют. Они не хотят с тобой работать. В разработке ты полный ноль. Что мне с тобой делать, Москвин? Куда пристроить? Ты же ничего не умеешь делать! И учиться не хочешь. Наша работа – это не просто работа в одну смену. Мы не завод. И не фабрика! Мы должны думать головой. В нашем деле требуются интеллектуалы. Нет, Москвин, так дело не пойдёт! Ты либо подчиняешься товарищу Басову и действуешь по инструкции, либо… – Петров побарабанил крохотными пальчиками по столу. – Либо мы тебя зааттестуем. Мы не подпишем тебе аттестацию. И пойдёшь ты, солнцем палимый, куда подальше, нигде тебя на работу больше не возьмут. Даже дворником!

Сергей прикрыл глаза, чтобы не видеть крохотные пальчики начальника, выбивающие тревожную дробь. Только сейчас Сергей понял, куда он пришёл и зачем. Он не выбирал отдел. Это отдел его выбрал. Но ведь Петрову это не объяснишь. Герман Викторович не поймёт.

– Пойми, Москвин, в нашей работе нужны результаты. Без них нам никуда. Вот никуда, и всё! Результаты, показатели – это цель. Это главное в нашей службе. Пока ты этого не поймёшь, ничего у тебя не получится. И кончай с двурушничеством. Брось сомнения! Иди работай, Москвин!

Наташа разливала дымящийся чай в две чашки. Она приготовилась быть жилеткой для Сергея, а если возникнет необходимость, то и подушкой. Москвин потянул носом воздух и поморщился. Наташа была доброй девушкой, но Бог обидел её умом. Она не учла разборчивый вкус Москвина. Сергей не любил чай с пряными ароматами. Девушка огорчилась. Она почувствовала, что промахнулась. Сергей Москвин не станет плакать и проклинать судьбу. Этот человек состоит из другой породы. Внутри у него железо. Он стальной человек. Наташа поставила чашки на поднос. Петров любит ароматный чай. Герман Викторович с удовольствием выпьет чашечку-другую. Наташа вошла в кабинет без стука, как к себе домой. Москвин проводил её тоскливым взглядом и поплёлся на поклон к товарищу Басову.

В коридоре было темно и дымно. Лампы, скрытые матовыми шарами с решётками, не давали света. В отделе крепко курили. Помещения отдела были окутаны густыми клубами дыма. Сергей закашлялся. Он не переносил табачный дым, так как в детстве переболел воспалением лёгких. Его еле вытащили с того света. Из закрытых кабинетов сочился дымок и доносились громкие голоса. Сергей остро почувствовал отчуждённость. За дверьми решаются какие-то непонятные задачи, о чём-то разговаривают, смеются, матерятся. Как это всё далеко от реальной жизни! Кому нужны эти секреты, тайны, недосказанности?

Товарищ Басов ждёт результатов собеседования. Он-то уверен, что Москвина уже уволили. После разговоров с начальником отдела редко кому удавалось остаться на службе. Уволенный из органов сотрудник лишался всего, даже будущего. Его не брали на работу после увольнения. Нигде. Даже дворником. Человек автоматически становился изгоем. Его вычёркивали из социальных списков. Сергей представил сумрачное лицо напарника по кабинету и решил выйти на воздух. Там можно отдышаться и успокоиться. Товарищ Басов подождёт. Густой дым щекотал ноздри и кружил голову. Сергей наугад нашёл дорогу к выходу. Самое страшное, что уволиться по личной инициативе нельзя. Органы не отпустят. Система крепко держит своих заложников. Она сама решает, кого и когда уволить, а кому остаться.

– Э-э-э, стой, это ты, Серёга? – донеслось из дежурной комнаты. Разогнав облако дыма, Москвин заглянул в окошечко. Дежурный сидел за столом и заполнял журнал. Перед ним стояла полная пепельница с окурками.

– Ты Москвин? Москвин, – спросил и сам себе ответил дежурный. – Я отмечаю прибывших и убывших сотрудников. Ты уже уходишь?

Сергей делано улыбнулся. Дежурный хотел разузнать, чем закончилась беседа с Петровым. Другого повода задать вопрос у него не было.

– Я хочу подышать свежим воздухом, скоро вернусь.

Они смотрели друг на друга и не понимали, почему всё так складывается. Дежурный видел своё предназначение в покорном исполнении воли начальства, а Сергей метался между двух огней. С одной стороны, он принимал службу такой, какая она есть, а с другой – его разрывало на части от суровой реальности. Вместо погонь и перестрелок он вынужден был проводить дни в одном помещении с неприятным ему человеком. Мало того что он безуспешно пытался приспособиться к Басову, так ещё и должен выполнять его глупые поручения, от которых выворачивает внутренности.

– А я Саша Москалёв. Работаю здесь уже пять лет. Дай пять!

Сергей протянул руку через окошечко. Они крепко сжали ладони друг друга, пытаясь проверить один другого на выносливость. Москалёв сдался первым. Саша отпустил руку Сергея и взмахнул рукой.

– Силён! Заходи, гостем будешь. – Саша подвинул стул. – Садись! У меня дежурство закончилось, а никто менять не хочет. По графику сегодня дежурит Вова Беспалов, но он заболел. Вот сижу, отдуваюсь за всех.

– Давай я тебя сменю! – обрадовался Москвин. Хоть один день он не увидит Басова. Нельзя упустить такую возможность. – Ты иди домой, а я подежурю.

Москалёв даже затрясся от негодования, услышав предложение Москвина. Это был самый плохой вариант. Хуже не придумаешь.

– Как у тебя всё просто! Ты не можешь дежурить в отделе потому, что не знаешь, что делать в ситуации чрезвычайного происшествия, и не сможешь предпринять ни одного законного действия. Ты пока вне закона.

– Почему?

Сергей удивлённо смотрел на Москалёва. Перед приёмом в органы его тщательно проверили, включая лояльность. Москвин всегда был патриотом своей страны. Неужели в отделе царит атмосфера всеобщего недоверия? Здесь собрались странные люди. Если не сказать больше. В отделе нет ни одного нормального человека. Кругом одни психи.