Страница 32 из 40
Нюра вновь вспомнила об ускакавшем на охоту Никифоре. Она долго смотрела в ночное небо, прижав ладони к щекам и покачиваясь от волнения. Он не был красив, Никифор. Бородатое, измученное невзгодами лицо. Но его глаза! Пламенные, лучистые, внимательные, наблюдающие, умные, удалые. Глядя в них, Нюра не видела свирепой, грубой внешности.
Может ли смерть или что-то другое разлучить их навсегда?
Девушка не могла перенести даже мысли о том, что хоть когда-нибудь останется без Никифора.
Что же это? Любовь? Нет, она знала, что это не любовь. Есть чувство сильнее и глубже любви – более цельное, более чистое, более человечное? Нюра не хотела от этого человека ничего, кроме одного – чтобы он жил. Чтобы он был. Будет он – и не надо ни любви, ни песни, звучащей с неба; она сядет с ним рядом и приложит ладони к его горячему лбу и будет слушать его неровную, быструю, немного путанную речь.
Нюра вернулась в землянку и легла на свое место рядом с Марьей. Сон так и не шел. Изредка девушка поворачивала голову, шевелила руками. Марья не выдержала, встала на колени, уставясь заплаканными глазами на лампадку.
Время от времени она бросала полный муки и боли взгляд на Нюру и гладила ее по голове. Вдруг Марья принялась корить себя:
– Где ж ты есть, моя глупа голова? Што за хворь овладела моим дитя? О Богородица, пошли свово ангелочка, простому смертному не под силу излечить боль душевну. Токо б Нюра поправилась. Токо б поправилась доченька моя!
– Мама, все хорошо! – прошептала девушка, прикрыв глаза.
– Што ты казала, милая?
– Не хвораю я, мама!
– Нет, нет… Зрю, не в себе ты, – отчаянно замахала руками Марья.
– Мож, и хвораю, токо сама не знаю чем. И плохо, и хорошо! Што-то деется со мной непонятное! Сжимат горло обручем стальным, а коснусь чего-нибудь – стынет кровь! Голова огнем пылат – вота пощупай: сердце рвется вона из груди. А закрою очи, ах, мама дорогая, сразу становится лехко, приятно, кабы мя ангелы Божьи в колыбели баюкают, спокойно течет в жилах теплая кровушка, спокойно, лехко, неторопливо бьется сердце, а чуть задремлю, улыбатся чье-то ласково лицо.
Девушка порывисто обхватила шею Марьи и пролила поток горячих слез на грудь женщины.
– Да поможет мне Бог, мама! Я с ума схожу!
Марья онемела. Крупные слезы покатились по ее морщинистому лицу. Она погладила Нюру дрожащей рукой и поцеловала ее в лоб.
– Успокойся, дитя, энто горячка. Да, горячка, кажный из нас переживат ее хотя бы раз в жизни – любов энто, дитя мое. Но пошто сердечко твое склонно к душегубу? Он же похитил тебя из дома отчего, опорочил, осрамил и…
– Тсс. – Девушка встрепенулась и пугливо посмотрела на топчан, на котором громко храпел Гавриил. – Мама, я ж токо те все рассказала о себе и Никифоре. Ты ж перед иконой поклялась, што никому о том не скажешь.
– Поклялась, верно, а теперя вот жалею, што поклялась! – прохрипела возбужденно Марья и тоже покосилась в сторону храпящего супруга. – Он же душегуб. Он же брата свово единокровного, как басурманина, зарубил? Аль забыла, доча? И не место ему средь нас, идолу каянному!
– Не таков он! – неожиданно для Марьи и для себя самой возразила Нюра и испугалась собственных слов. – Его бес попутал!
– Хто, гришь? Бес? – Женщина нервно хмыкнула и, отвернувшись к чадящей лампадке, перекрестилась: – Он сам есть бес, тать и безбожник! И тебя он завлекает чарами антихриста! А ешо он…
Гавриил перестал храпеть и тяжело повернулся на своей лежанке, чем заставил Марью замолчать и затаиться. После того как он сменил позу, густой храп дал сигнал к продолжению разговора.
– Не говорила вон те, а надо бы. – Марья тяжело вздохнула, словно собираясь высказать что-то заветное или запретное, помолчала и затем выдохнула: – Сынок мой Тишка давно по те сохнет и вздыхат.
– По мне? – удивилась Нюра.
– А то по кому же. Ты одна средь нас дивно пригожа, эвон ангел с небес!
– Мама! – удивленно воскликнула девушка, и слезы затуманили ее глаза.
– Этово ешо недоставало! – растерявшись, сказала Марья и даже отодвинулась: она почему-то испугалась реакции Нюры на свои слова. – Неушто он непригож? Аль горбом обезображен иль телом немощен?
– Нет, нет! – испуганно возразила девушка и поспешно вытерла глаза. – Не серчай, мама. Я хочу с тобой поговорить наедине, но мне стыдно, я не знаю, с чего начать.
– Те стыдно, ты не знашь, с чего начать? А мож, прочтешь молитву на сон грядущий и заснешь?
– Нет, нет! Я хотела кое об чем тебя обспросить. Как ты думашь… как ты считашь?
– Ну?
– Никифор – хороший воин?
– Хорош, о том разговору нет, – нехотя ответила Марья.
– Я хотела спросить: а такой ли Тимоха храбрый, честный, правдивый, добрый?
– Ну, я не знаю, как энто сказать. – Женщина явно была в затруднении. – Он же сын мой, Нюра!
– Достоин ли он меня и лучше ли Никифора? – смело закончила интересующий ее вопрос девушка.
– Ого, Нюра?! – удивилась Марья. – Я и не ведала, што ты эдак горда.
– Я не горда, – перебила ее девушка, – я спросила токо, достоин ли мя Тимофей боле Никифора?
– Тимка возрос у мя на энтих вота руках, и он единственный оставленный нам Хосподом живым в отличие от многих умерших во младенчестве ево старших братьев и сестер. Он красив, статен, силен и набожен. Аль ты в энтом сумлеваешся?
– Нет, Боже упаси! Но я ешо не успела узнать его ближе, як каянного Никифора.
– Так лучше. Совсем нехорошо, ежели молодуха узнат поближе мужика до венца.
– Даже тады, кады того мужика в мужья ей пророчат?
– Кады оне поженятся, то будет много времени, штобы вызнать друг друга.
– А ежели оне не подойдут друг к другу, што тады?
– Дочка, дочка! Откель у тя таки помыслы? – возмутилась Марья, укоризненно качая головой. – Таких слов я отродясь ни от одной девки не слыхивала. Откель те ведомо, што вы не подходите друг к другу? Энто ведь мое, родительское дело выбрать те мужа, а Тимохе – жену. А я думаю, што вы, как никто, подходите друг к другу. Не думай, што я не знаю людей.
Теперь Нюра в свою очередь пришла в замешательство. Она не сразу нашлась что ответить, покраснела и опустила глаза.
– Я начинаю смекать, што ты досадуешь на Тимофея почем зря, – с нотками обиды в голосе посетовала женщина. – Тебе хотется, вишь ли, штобы средь молодых мужиков он слыл удалым да ловким? Дорогое дитя, не тужи об том. Пущай себе Никишка-вор сильней и ловчей Тимофея мово. Пущай смелее и злее, словно аспид. А вота нежнее и заботливее мово мальчика никово нет!
– А ежели я вовсе и не хочу под венец? – вдруг сказала девушка.
Марья на то лишь вздохнула:
– Ты не хошь выходить замуж аль стыдишся сего? Девичий стыд – вешь хорошая, драгоценная и правильная, но всему и мера должна быть. Век в девичестве не просидишь!
– Я не хочу замуж, – упрямо повторила Нюра.
– Пустое се, болтовня!
– Не лукавлю я, ей-богу, не хочу!
– Почему? – спросила Марья, вдруг оторопев.
– Я не могу обсказать тово, – ответила девушка и опустила глаза.
Они вновь улеглись на топчан. Марья задула лампадку, и землянка погрузилась в непроглядный мрак.
Нюра лежала, закинув руки за голову и вытянувшись. «Я люблю Никифора», – сказала она себе и очередной раз удивилась: неужели это правда? Когда же это случилось? Путешествуя с ним от Яицка до берегов Сакмары, она еще не любила его настоящей женской любовью, в которой сливается воедино физическое и духовное влечение. Когда они поселились у кулугуров, она тоже еще не любила. Нет, кажется, была минута… Нет, их было много, но тогда она отгоняла их от себя. А потом все завертелось и померкло…
Девушка вскочила с топчана и, стараясь не разбудить спящую Марью, выскользнула на улицу, чтобы отогнать давивший ее страх будущего. Свежесть воздуха охватила ее, но была приятна. Она провела руками по бедрам, по животу, с ненавистью оглядела спящие в ночи землянки. Ее сердце было весело и чисто, оно забыло Степку, не вспомнило и о Тимохе, оно билось новой любовью.