Страница 5 из 8
– Дальше что? – перебил Рябушкин.
– Это всё! – Романов сел на место. – Вернее, все… Почти одновременно с Ларисой Георгиевной из кабинета вышел кадровик, или как там, не знаю, у них называется эта должность, и вынес пустые бланки анкет.
Подняв голову, Романов вопросительно посмотрел на Рябушкина. Спросил: надо ли продолжать.
Не дождавшись ответа, согласно кивнул. Подвинул поближе пустую рюмку и, не отводя от нее пристального взгляда, принялся рассказать о том, что они делали, о чем говорили, как заполняли анкеты. Подробно остановился на небольшой ссоре из-за авторучки между Черноусовым и Миллером, вскользь упомянул о человеке, судя по растерянному виду, заглянувшему не в ту дверь, и дальше стал перечислять тех, кто, в какой последовательности, заходил на собеседование.
– А что за человек заглянул к вам? – спросил Рябушкин. – Что он сказал? Как вел себя? Как выглядел?
Романов задумчиво пожал плечами.
– Ничего не сказал. У него в руках, помню, была газета. Он вошел, оторвал от газеты глаза и когда увидел, что ошибся дверью, тут же вышел. А выглядел он обыкновенно: среднего роста, среднего телосложения, среднего возраста… Всё среднее.
– Понятно, – вздохнул Рябушкин. – А чем закончилась ссора между Черноусовым и Миллером?
– Ничем. Миллер забрал у Черноусова свою ручку и больше, насколько я помню, с ним не общался. Как, впрочем, и Черноусов с ним.
– Да… прямо скажем, не густо… Давай, дальше!
– Дальше я мило поговорил с Ларисой Георгиевной. Потом вызвали ее, потом Егорову, потом меня, потом я пособеседовался и через три минуты отправился домой… Или в магазин, не помню уже.
– А как же твоя Лариса Георгиевна?
– Никак. Она ушла сразу, как только вышла.
– Понятно, – протянул Рябушкин. – А ну-ка, расскажи мне обо всем подробнее, – попросил он. – Только, пожалуйста, конкретнее, без всяких там метафор; как на докладе: сухо и ясно!
Согласно кивнув, Романов взял бутылку со стола. Прищурил глаз и, стараясь не пролить на скатерть, аккуратно наполнил рюмки.
Рассказ вышел долгим. Начав с описания внешности Ларисы Георгиевны, предполагаемых душевных качеств, характера, Романов выказал, между делом, свое отношение к спутницам поэтов, и незаметно, слово за слово, перевел разговор на тему падения нравов в современном мире.
Несмотря на то, что Романов говорил много, всё сказанное им можно было уместить в одну фразу: «Во всех неприятностях виноваты женщины». Решив развить эту тему, он подробно рассказывал историю любви Пушкина к Наталье Гончаровой, которую в качестве примера приводил каждый раз, когда хотел показать, до каких бед доводит поэтов любовь к ветреным красавицам.
К этому времени Рябушкин и думать забыл о поставленной перед ним задаче – искать в словах Романова убийцу. Широко раскрытыми глазами он неотрывно смотрел на рассказчика и, внимая каждому его слову, до последней секунды надеялся на то, что роковая для поэта дуэль не состоится, а Наталья, чей экипаж встретился Пушкину на дворцовой набережной, когда тот вместе с Данзасом направлялся на Черную речку, увидит своего мужа и остановит его.
– Однако эта встреча так и не состоялась, – вздохнул Романов. – Жена Пушкина, как известно, была близорука, а сам он в это время, видимо, смотрел совсем в другую сторону.
В ту же секунду в душе Рябушкина что-то оборвалось. Ему показалось, что как только Романов в своем рассказе развел супругов по разные стороны дороги, лишив тем самым Пушкина последней надежды на спасение, он потерял самого близкого и дорогого ему человека.
Рябушкин засунул руку в карман и, не сдержавшись, громко всхлипнул.
– Ты чего, Санек? – Романов подошел к нему. Обняв сзади за плечо, спросил: – Никак Пушкина пожалел?
Рябушкин опустил голову. Достал носовой платок и шумно вытер нос.
– Не Пушкина, – сказал он. – Себя.
– Что-то случилось?
– Нет. – Рябушкин долго и протяжно вздохнул. – Я просто, брат, никак не могу понять: почему всё так плохо. Постоянно чувствуешь себя должником: родителей, детей, жены, любовницы. Словом, всех, кого когда-то целовал!
– Не только у тебя, у всех так.
– Да. Но почему?
Задав вопрос, на который Романов за долгие годы так и не сумел найти ответа, Рябушкин уткнулся лбом в его плечо.
– Ну, ничего, ничего. – Романов взял стоявшую перед ним полную рюмку водки. Поднес ее к губам Александра и, словно капризного ребенка, отказывающегося есть кашку, силой заставил выпить. – Вот так! – вытер ему салфеткой губы. – Молодец.
– Ну почему, брат? Почему всё так плохо?
– Возьми огурчик.
Закусив, Рябушкин торопливо, глотая окончание слов, принялся рассказывать о своих неудачах. О том, что на работе его ругают больше, чем платят, что любовница, учительница химии, окончательно охладела к нему, а жена – неплохая, в принципе, женщина, в последнее время совсем замучила – не дает пить даже по выходным.
– А тут еще Пушкин погиб! – хлопнул ладонью по столу. – Ну, как, спрашивается, не напиться!
В этот момент на улице, под окнами, зажглись фонари, а на площади, расположенной в двух минутах ходьбы от дома, где жил Романов, куранты отстучали восемь часов.
Выпив и выговорившись, Рябушкин успокоился. Пересел поближе к Романову, и, как ни в чем не бывало, завел разговор сначала о превратностях женской любви, о крепкой мужской дружбе, потом обнял его за плечо и, стараясь сильно не фальшивить, затянул романс «Гори, гори, моя звезда…». В конце романса, на словах: «Умру ли я», вспомнил о киллере, по версии Романова, в эти самые минуты, возможно, прячущегося в подъезде дома, и предложил пойти набить ему морду.
Романов согласился:
– Пошли.
Громко перешептываясь, они выглянули в подъезд. Поднялись, на всякий случай, на верхний этаж и, шатаясь из стороны в сторону, медленно спустились вниз.
В подъезде никого не было.
Выйдя на улицу, Романов поежился.
– Свежо, однако.
– Да.
– И киллера нет… Сбежал, сволочь.
– Смотри-ка, дождик кончился.
– Свежо.
– Слушай, а пошли ко мне! – внезапно предложил Рябушкин.
– Зачем?
– Мне сосед бутылку коньяка должен. А чего? Посидим, поговорим. К тому же, знаешь, – Рябушкин бросил взгляд по сторонам, – у меня дома как-то спокойнее.
Романов тоже посмотрел по сторонам. Схватил зашатавшегося Рябушкина за рукав и ответил согласием. Спросил только: что будет, если они попадут в вытрезвитель.
– Предупреждаю, мне штраф платить нечем!
– А мы на тр-р… на тр-ридцать первом доберемся автобусе. Тр-р… тр-ри остановки и мы – фьють! – уже на месте!
– Ну что ж, поехали!
Поддерживая друг друга, они прошли до ближайшей остановки и почти сразу сели в тридцать первый маршрут.
Между 25 и 28 октября
То ли ночь была светла, то ли день пасмурен, но за окном уже много часов подряд было одинаково темно.
Рябушкин то открывал глаза, с дивана наблюдая за тем, как Романов с соседом играют в шашки и пьют водку, то, словно проваливаясь в глухую яму, засыпал и опять просыпался, стоило кому-то из них повысить голос.
– Санек! Ты гостей уважаешь?
В очередной раз, открыв глаза, Рябушкин увидел то, что Романов, развалившись на стуле, сидит за столом один.
– А Мишка где? – приподняв голову, спросил он.
– Какой Мишка?
– Сосед мой.
Романов удивленно посмотрел по сторонам.
– Был тут.
Не найдя в комнате пропавшего Мишку, он пожал плечами. Немного подумал и снова обратил свой взор на Рябушкина.
– Нет, ты мне ответь: ты гостей уважаешь, или как?
– Чего тебе?
Романов обиделся. Привстав со стула, он затряс головой, размахнулся и ударил себя кулаком в грудь.
– Санёк! Меня, может, убьют скоро! А ты… а ты такие вещи говоришь! Плакать хочется!
Окончательно проснувшись, Рябушкин встал с дивана.
– Не убьют. Что-нибудь придумаем.