Страница 76 из 87
...За полдень нас обогнали кавалерийские эскадроны на взмыленных конях. Скрежеща гусеницами, как громадные резвые жуки, промчались танки. Это вводились в бой кавалерийская группа Доватора и танковая бригада Катукова. Они быстро прошли через наши боевые порядки. Они вырвались вперед, а мы отстали от них. Мы завидовали им. Все-таки «пеший конному не товарищ», — думал я, глядя им вслед.
Доваторцы и катуковцы умчались вперед. Смяв на своем пути противника, они стремились с ходу захватить Истру, где враг, используя выгодные естественные рубежи, мог организовать оборону и затормозить наше наступление. Нужно сказать, что враг цеплялся за каждую деревню и поселок, за каждый естественный выгодный рубеж и сопротивлялся, встречая нас огнем. Он огрызался, как затравленный зверь, а потом, под прикрытием небольших сил, уходил. Отходил он местами хитро и умело...
У самого шоссе, на косогоре, стоит большая каменная церковь, она стоит одиноко: вся деревня снесена с лица земли. На местах домов — пепелища, из сугробов кое-где торчат обломки дымоходов и огарки срубов.
Чтоб сориентироваться, я с группой командиров завернул в церковь. Там полно народу: женщины, старики, дети. Они сидели, прижавшись друг к другу, на своем домашнем скарбе, который удалось спасти от пожара. В углу на треножнике, над костром, кипел чайник. У огня ютились укутанные платками дети. Они протягивали свои застывшие ручонки к пламени слабого костра. На людскую скученность, на свалку узлов и мешков, на завернутых в одеяла детей со стен церкви грустно смотрели образа святых, когда-то старательно написанные умелой рукой художника-богомаза.
На нас, вошедших, никто не обратил внимания, каждый был занят самим собой. Видимо, не мы первые зашли сюда. Когда я свернул карту и собрался уходить, из алтаря раздался женский голос:
— Командир, постой.
Женщина, пробираясь между узлов и мешков, между уныло сидящих людей, протягивала в нашу сторону руку.
— Постой, сынок!
Мы остановились.
К нам подошла пожилая женщина в старом полушубке, в громадных старых, с двойными войлочными подметками, валенках.
— Это ты? — спросила она, взяв меня за рукав. — Это ты? Слава те, господи!
Она пристально глядела мне в лицо влажно блестевшими темно-карими миндалевидными глазами.
— Значит, жив?
— Пока жив, мамаша, — ответил я, ничего не понимая.
— Так ты меня не узнал?
— Нет, мамаша!
— А помнишь, как я тебя побила?
И тут я вспомнил печальную ночь, когда получил пощечину от пожилой красивой женщины. Я узнал ее.
— Ну как не помнить, мамаша!
— Ты меня прости, сынок, если можешь.
— Вы меня тоже простите, мамаша.
— Дома — это ничего, сынок, — говорила она. — Те, что ты тогда оставил, все равно потом немец спалил. Хорошо, что ты жив.
— Спасибо, мамаша... Как вас зовут?
— Просто тетя Вика...
— Нет, я так не могу, мамаша.
— Тогда зови Викторией Александровной. Мое имя Виктория.
Я протянул было ей на прощание руку, но она зала:
— Я тебя провожу, сынок. Она проводила меня до коня. — Ну, прощайте, тетя Вика!
— До свидания, сынок! Да сохранит тебя судьба! — благословила она.
Суровыми были те дни. Суровыми были люди тех дней. За честь и свободу нашей Родины, за великие завоевания Октября шла битва с сильным и коварным врагом. Это была битва не на жизнь, а на смерть. Мы все сознавали: за нами — Москва.