За нами Москва.

К двум часам дня немцы возобновили наступление на Горюны. Наступал батальон при поддержке артиллерии и танков. Бой продолжался часа три. Враг нас теснил и теснил. Толстунов вернулся из штаба бригады и передал мне слова подполковника: «Держись пока, дело к вечеру подходит, а вечером я приму решение».

Было ясно, что мы долго продержаться не сможем. Еще два натиска — и мы откатимся к Горюнам. Я поделился своими тягостными мыслями об этой неизбежности с Толстуновым и Рахимовым. Толстунов, встревоженно осмотревшись, сказал:

— Да, дело у нас становится очень неважным. Давайте-ка, товарищи, я еще раз к ним схожу.

— Иди и передай, что мы продержимся максимум полтора часа. Пусть он хоть прикроет свое собственное расположение.

Толстунов ушел. С бугра, на окраине деревни, в бинокль были видны на опушке леса немецкие танки и скапливающаяся пехота.

— Значит, он скоро вновь начнет атаку, коль приводит себя в порядок, — сказал Рахимов, опуская бинокль.

— Товарищ комбат, — обратился ко мне, шлепнувшись с разбегу, задыхающийся Бозжанов, — видите?

— Вижу.

— Что же нам делать?

— Пока молчать. Когда пойдет в атаку, вам справа, а Краеву слева «обнять» огнем.

Вдруг над полем пронеслись трассирующие пули, раздался грохот артиллерийской канонады, поднялись черные грибы разрывов. Немец начал гвоздить по Горюнам. Артиллерийский налет был коротким, но мощным. Как бы подхватывая еще не затихший грохот разрывов, ведя огонь с коротких остановок, пошли в атаку вдоль шоссе танки. Стальные черепахи ползли, изрыгая огонь из своих пушек, поливая все впереди себя свинцовым огнем из пулеметов. Они шли почти в линию, шли медленно, уверенно, как на учении. Наши два ПТО не успели и «рта раскрыть» — на них посыпались снаряды, и обе пушки были подавлены. На этот раз пехота не пошла за танками, она осталась в лесу.

— Значит, он решил сначала «проутюжить» нас танками.

— Резонно и правильно решил, — услышал я позади себя голос Толстунова. — А ты сам что решил? — спросил он строго, когда я обернулся к нему.

— Я решил оставить Горюны и отойти в лес.

— Что ж ты медлишь тогда?

— Рахимов, передайте Краеву и Бозжанову: отойти в лес и закрепиться там. Прикажите держать шоссе под ружейно-пулеметным огнем и не пускать пехоту в Горюны. А я пойду в эту бригаду...

Сказав это, я, не оглядываясь, пошел назад. Мы не бежали, а шли. Как сильное, молчаливое материнское горе придает женщине внешнее спокойствие, так и в бою командирское горе делает человека смелым и, кажется, равнодушным ко всему.

— Комбат! Да ты не переживай, — мягко и душевно сказал Толстунов. — Ведь ребята отдали все, что могли, чтобы выполнить приказ.

— Разве сегодня двадцатое?

— Нет, сегодня девятнадцатое. Но батальон выполнил приказ генерала. Почти двое суток держали шоссе.

...На окраину Горюнов выполз немецкий танк, остановился и послал несколько снарядов в лес, где располагалась бригада. От машины к машине бегал капитан и командовал: «Занять оборону!» Наш тяжелый танк «KB» рванулся вперед, ведя огонь на ходу. Немецкий танк, остановившийся на окраине Горюнов, сверкнул вспышкой пламени, обволокся черным дымом и запылал. «KB» помчался на предельной скорости к Горюнам, брызгая комьями снега и грязи, и быстро скрылся за крайними домами. Ни одна машина за «KB» не последовала.

— Товарищ капитан! Пошлите несколько машин поддержать «KB», — попросил Толстунов.

— Мне приказано обороняться, а не контратаковать! — закричал капитан. — Ах эта недисциплинированная сволочь!..

Танк показался из-за домов и помчался обратно. Немецкий снаряд ударил в основание башни «KB» и отрикошетировал.

Как после рассказывал Бозжанов, этот отважный поступок экипажа «KB» был неожиданным для немцев: «Он ворвался в Горюны и, прикрываясь углом одного дома, перещелкал четыре немецких танка и подался восвояси».

Когда мы пришли в штаб бригады, подполковник проводил совещание. Я обратил внимание на необычное для фронтовой обстановки щеголеватое обмундирование командиров. Я просил подполковника немедленно контратаковать и занять Горюны, пока наши две роты, расчлененные танками противника, вклинившимися в Горюны, держат из леса под ружейно-пулеметным огнем шоссе, отрезая пехоту от танков.

— Спешить с контратакой не будем, — ответил подполковник, склоняясь над развернутой перед ним картой, — я еще не принял решения...

Мы ушли. Солнце закатывалось. Шла перестрелка — из Горюнов в лес, из леса в Горюны. Мы все знали, что этой огневой перебранке скоро будет конец — наступит темнота, наступит тишина.

Через два часа пришел связной. Меня вызывали в штаб бригады. В лесной тьме, спотыкаясь, шло нас пятеро: я, Толстунов, Рахимов и два связных красноармейца. Когда мы вошли в штаб, нас ослепил яркий свет электрической лампочки от полевой батареи. Я представился. Подполковник встал, уперся руками о стол и, смотря на карту, деланно пробасил:

— Слушайте мой приказ! Все командиры встали.

— Садитесь и слушайте, — сказал подполковник, не отрываясь от карты.

Командиры сели. Подполковник продолжал:

— Я решил атаковать Горюны, овладеть ими с трех сторон и уничтожить противостоящего противника. Н-скому мотострелковому батальону, — при этих словах подполковника встал командир этого батальона, высокий худощавый майор в форме пограничника, — без машин перейти шоссе и на той стороне, в лесу, занять исходное положение для наступления; ровно в ноль-ноль часов ноль-ноль минут атаковать Горюны, овладеть вот этой четвертью деревни, — подполковник ткнул указательным пальцем в карту, а майор безразлично смотрел на него, — и дать сигнал тремя красными ракетами. Потом, по этому сигналу, пойдет сначала батальон 316 СД и займет эту четверть. — Я молча встал. — Он даст три белые ракеты. Потом пойдет танковый батальон и займет остальную часть деревни, а Н-ский мотострелковый батальон, — тут встал капитан, квадратный крепыш в полушубке, — во втором эшелоне, в моем резерве. После овладения Горюнами я приму дополнительное решение. Повторите приказ, командир Н-ского мотострелкового батальона.

Майор повторил слово в слово. Когда дошла очередь до меня, я встал и сказал:

— Я не понял вашего приказа, товарищ подполковник. Поэтому разрешите не повторять его, а доложить свои соображения.

— Докладывайте.

— Мой батальон основательно потрепан предыдущими боями. Две роты находятся на этой стороне, одна рота — на той стороне шоссе. Я не знаю, сколько бойцов осталось в живых. Я соберу людей лишь к утру. Прошу вас, товарищ подполковник, учесть это... Мне кажется, следовало бы первым ворваться в Горюны танковому батальону...

— Не рассуждать! — взорвался подполковник. — Я принял решение!

— Простите! — вмешался Толстунов. — Я говорю как представитель полка, меня послал сюда наш генерал. Батальон был двое суток в напряженном бою, достаточно потрепан. Что вы хотите еще от него? Вы, наоборот, хоть теперь помогите этому боевому батальону «залатать» его «Тришкин кафтан». Если вы не уважите нашу просьбу, я сейчас же ухожу отсюда, буду пробиваться к своим и обо всем доложу Военному Совету армии...

Я никогда не видел Толстунова таким решительным. Подполковник был смущен.

— Хорошо!.. Вы пойдете вместо батальона 316 СД, — сказал подполковник квадратному крепышу — капитану.

— Слушаюсь! — И капитан повторил приказание. К пяти часам утра я был снова вызван в штаб бригады.

— Этот пограничник подвел нас, — упавшим голосом произнес подполковник. — Он увел батальон. Мы в окружении. Я решил выходить из окружения мелкими группами, и вам, товарищ старший лейтенант, рекомендую тоже выбираться к своим.

«Выходить из окружения мелкими группами» было тогда очень заразительной эпидемией для некоторой части командного состава. Я не знаю, кем был узаконен этот термин и чем он оправдывался, но знаю случаи, когда отдельные безвольные и трусливые командиры и комиссары под видом «безвыходного положения» распускали целые полки и дивизии, приказывая «выходить из окружения мелкими группами», а по сути дела, бросая их на произвол судьбы и «на милость врага». Помню, нам читали приказ Верховного главнокомандующего о стрелковом полке командира Болтина, который организованно вышел из окружения, совершив нечто сверхвозможное. В этом приказе особо подчеркивалось, что выйти из окружения возможно даже целым полком. Галицкий, Доватор выводили дивизию организованно из глубокого тыла противника. Ни Болтин, ни Галицкий, ни Доватор не были волшебниками-чудотворцами, они были просто волевыми командирами, в любых условиях державшими вверенные им войска в своих руках.