Страница 39 из 87
— Значит, не хотите лицом в грязь ударить перед командиром полка. Это хорошо! Мне это нравится. — Он лукаво улыбнулся и, обращаясь к комиссару полка, спросил: — Все ваши батальоны так готовятся к предстоящему учению?
— Я не в курсе, товарищ генерал, — неловко признался Логвиненко.
Генерал усмехнулся, но ничего не сказал.
— Отведите батальон на исходное положение, откуда начали учение, — приказал он мне. — Я хочу посмотреть сначала, как у вас получается.
Дали «отбой». Роты заняли исходное положение...
— Я, кажется, малость разобрался в вашем плане. Переставьте роты. Ну, сделайте рокировку первой роты со второй.
Пока роты рокировались, генерал взял карандаш и исчертил всю нашу схему, изменив направления и задачи.
— Пусть люди на месте покурят, — сказал он, передавая мне «искалеченную» схему. — Вы изучите эту обстановку, что я нанес. А мы с товарищем Логвиненко немножко побродим среди народа...
Генерал вернулся через час. Вызвал командиров и политруков рот и при них сам в роли командира полка принял решение и поставил нашему батальону «боевую» задачу. Затем приказал мне уяснить задачу, оценить обстановку и принять решение. Я очень волновался и выпалил, видимо, все скороговоркой и по шаблону. Он остановил меня и приказал говорить «по-человечески» и «с толком», «чтобы каждому смертному было понятно». Разумеется, я сконфузился. Потом взял себя в руки и начал докладывать.
— Так, так, — поддакивал мне генерал, как мать, одобряющая верные шаги своего ребенка. Это меня подбодрило, и я, окончательно осмелев, вошел в русло «человеческого, командирского языка»...
Генерал утвердил наше решение. Далее, заслушивали командиров рот. Филимонов засыпался, а Севрюкон и Краев отличились.
Начался «бой». Бойцы и командиры старались до предела. В ходе «боя» генерал не давал сложных «вводных», а придерживался плана.
Дали «отбой». Батальон собрался. Генерал сделал общий разбор перед бойцами, указал на отдельные недостатки и закончил свою речь так:
— Сегодня вы неплохо поработали. А завтра, думаю, будете работать и учиться лучше, послезавтра — еще лучше. Хорошая учеба, товарищи, — верный залог успеха в бою!
Сделать разбор с командирами и политруками генерал приказал мне. Когда я проводил его к машине, он посмотрел на Логвиненко и с укором сказал:
— Передайте командиру первой роты Филимонову — пусть он учится у командира батальона, а не жалуется.
Логвиненко захлопал глазами, как бы умоляя генерала «не выдавать тайны», но тайна была выдана.
Я отвлекся от того места рассказа, когда Филимонов позвонил мне из Матренина и сказал:
— Думаю, как только он пойдет на нас, встретить огнем... Что ж более нам остается, товарищ комбат?
— По-вашему, Ефим Ефимович, что немец замышляет? — спросил я его.
— Не зря же накапливаются в лесу, наверное, скоро пойдут в атаку.
— На часок оттянем его атаку.
— Как на часок, товарищ комбат?
— С ним Курганов будет разговаривать.
— А, понял, товарищ комбат...
Кончив разговор с Филимоновым, я послал Рахимова к подполковнику Курганову, а Бозжанова с Андреевым — в Матренино, к Филимонову.
Артиллеристы и на этот раз нам хорошо помогли. Скопившаяся на опушке леса, против деревни Матренино, пехота врага была рассеяна двумя артиллерийскими налетами. Подполковник Курганов передал через Рахимова, что у него осталось ограниченное количество боеприпасов.
Прошло около двух часов затишья. Оно показалось зловещим. Солнце стояло на две пики выше горизонта. На снежном поле, как шрамы от оспы, темнели следы не-давних боев.
Часто говорят, что в бою время проходит незаметно. С таким обобщением я лично не согласен. Предел человеческого напряжения и нетерпения проявляются именно в бою. Особенно изматываются нервы в оборонительных боях, когда инициатива в руках противника, когда ждешь и не знаешь, откуда, когда и как он тебя стукнет.
Нас мучило напряженное ожидание — мы ждали захода солнца, ждали темноты, а солнце не заходило, темнота не наступала.
В 1941 году и мы и немцы не умели воевать ночью, Так называемые «ночные действия» разрабатывались в штабах, докладывались по команде начальству, а в войсках толком не проводились. Немцы ночью не наступали, хотя имели на это приказ командования, а наши не контратаковали, хотя тоже имели приказ. Ночь использовалась в основном для перегруппировок. Часто ночь была передышкой для обеих сторон: ночью поешь спокойно, часа два, а то и три поспишь. Это знали все и ждали наступления темноты.
Вдруг — грохот обстрела. Я смотрю на часы и засекаю. Пять минут... Десять минут...
— Соединить с Филимоновым... Что у тебя? Ты жив, Ефимушка?
— Пока жив, товарищ комбат. Долбит, проклятый, слышите?
— Значит, он хочет ночевать в Матренине?
— А кто его знает...
— Посмотрим, кто из нас будет ночевать.
— Мы, товарищ комбат...
— Брось трепаться!
— Мы выдержим...
— Вот что, Филимонов, выслушай сначала.
— Слушаю.
— Как только он прекратит обстрел, сдать Матренино без боя.
— Как, как? — растерянно, не веря, переспросил Филимонов. — Сдать без боя?! Что вы говорите, товарищ комбат?
— Что? Думаешь, ослышался? Как только он прекратит обстрел, забирай раненых и — бежать в беспорядке к мосту! Остановиться у моста! Ни в коем случае «языка» не оставлять! Бежать всей ротой! Сдать Матренино!
— Слушай, комбат! — со всей силой ударил меня по плечу Толстунов. — Ты, по-моему, с ума сошел. Что ты делаешь? Объясни толком, почему ты без боя сдаешь Матренино? Ведь генерал приказал...
— Ну, пойми же, Федор Дмитриевич, как «просто» и как «весело» было бы, отбиваясь до последнего патрона, умереть с честью! Сколько людей мы потеряли сегодня? Ты говоришь: «Генерал приказал». Ведь генерал также приказал беречь людей.
— Но не бегством же!
— А я решил бежать! Немец хочет взять Матренино голыми руками.
— Ну, что же, сделаем так, как он хочет. Мы сдадим деревню без боя, а из леса будем угощать его огнем.
— А что если люди не остановятся у моста, как ты приказал, и немец пойдет за ними по пятам?! — в тревоге произнес Толстунов.
— Ты прав. Давай я сам поеду туда, а ты здесь за меня, за Танкова оставайся. Как говорится, «пан или пропал», решения отменять не стану...
Рахимов, Синченко и я мчались галопом к Матренину. Когда мы выскочили из леса, то увидели, как из деревни бежала в полном беспорядке рота. Андреев шел широкими шагами, не обращая внимания на бегущих.
Я ужаснулся: люди бежали в настоящей панике. Последними бежали Филимонов и Бозжанов. Озираясь, как испуганный теленок, Бозжанов спотыкался почти на каждом шагу и часто падал.
У моста мы слезли с коней.
Рахимов (он был спортсмен-альпинист) побежал навстречу роте с криком: «Стой! Остановись!», а Синченко увел наших коней под мост. Я нарочно прохаживался по мосту. И хотя казалось невозможным остановить это паническое бегство, бойцы, пробежав еще по инерции сотню шагов, остановились.
— Аксакал! Вы здесь? — спросил Бозжанов, тяжело дыша. Отчаяние было на его лице. Он с упреком прошептал: — Умереть легче, чем бежать!
— Марш под мост! Мальчишка! Может быть, ты хочешь принять командование батальоном?
— Что вы, товарищ старший лейтенант... Кудай сактасын (Боже упаси!)! — совсем опешив, воскликнул он по-казахски.
— Идите и помогайте Филимонову привести людей в порядок.
Бозжанов юркнул под мост. Подошел Андреев.
— Товарищ старший лейтенант, — недовольно пробасил Андреев, — как-то нескладно получается: немец не идет, а мы бежим. Как это так?
— Андреев! Ваше дело не рассуждать, а выполнять то, что приказано!