Тринадцать ящиков Пандоры

— Я все еще думаю над этим — и, кажется, приближаюсь к истине.

— Здесь истина не имеет значения. Важны доказательства.

— Но ведь доказательства подтверждают истину.

— Наше судопроизводство — это машина. Я видел немало людей, которых приговорили, хотя никто не верил в их вину, и видел немало тех, кто был виновен, но официально освобожден от подозрений. Вместо того чтобы искать преступников, я полночи заполняю кипы документов. Сам, авторучкой. Польская система правосудия — это виртуальный мир бумажных документов. Тут нет места для истины.

— Прости… Были еще тела?

— Да. Три. А еще доходят новости из других районов страны. Ты как, в Лебу[20] иногда наведываешься?

— У нас морг уже забит. У людей начинают появляться серьезные вопросы. Если завтра не появится статья в газете, я сильно удивлюсь. Мне нужно бы сидеть в конторе и писать рапорт за рапортом… — Вишневский покачал головой.

Они ели ланч в том самом кафе.

— Я вот подумал, что любой убийца может заблокировать расследование, просто завалив вас таким количеством трупов, которое вы не сумеете оформить.

Полицейский кивнул, но промолчал.

— Бармен говорил что-то о неразделенной любви, — вспомнил Петр. — Что она словно призрак, который ходит за мной там, где я бывал бы с ней, живи мы вместе… Как-то так это описывал. Эх… мало помню из той беседы. Что, мол, на Шпицберген бы она не поехала. А я вот думаю, что она не знает, где я нахожусь. Знает, где я бываю, — и там пытается появиться. Понимаешь? Ищет меня на ощупь.

— Ты бы лучше подумал, как все это остановить.

— Я уже несколько дней ни о чем другом и не думаю. Скажи, почему ты со мной разговариваешь? Я ведь главный подозреваемый.

— Я уже говорил — никакой ты не подозреваемый. Нашли несколько тел в самых разных частях Польши. Ты не мог там оказаться и совершить убийства, потому что сидел в камере. Теперь, что бы ни случилось, ты останешься вне подозрений. А разговариваю я с тобой, потому что ты единственный, кто… кто верит во все это.

— Еще как верю! Она была у меня этой ночью. — Увидев выжидающее выражение на лице полицейского, Петр быстро добавил: — Живая. Вышла из душа, легла рядом со мной в постель и… и исчезла.

Вишневский вздохнул. Из стоящего рядом пластикового несессера вынул обсыпанную белой пылью джинсовую куртку.

— Узнаешь? — спросил.

— Торговый центр… естественно. Колонну уже подлатали.

— Ты говорил, что там собирались открыть магазин со шмотками. Ну и я подумал, хотя особого смысла в этом и нет, что если она была в несуществующей примерочной, то, может, стоит проверить, нет ли производителя куртки, которую она примеряла. На ней есть только название торговой сети, но я раздобыл адрес дизайнерки. Хочу с тобой к ней съездить.

— Естественно, узнаю, — сказала худая веснушчатая девушка в свободных штанах и в платке на голове. — Я же ее спроектировала. Она должна была войти в весеннюю коллекцию.

— То есть не вошла? — спросил Вишневский.

Мастерская находилась на чердаке жилого дома в Старом городе. Все помещение было одним большим залом. В углу стояли манекены, задрапированные тканью, и старая ширма — видимо, чтобы модели там переодевались. Тут работали в непринужденной атмосфере несколько девушек. Владелица студии сидела за столом в противоположном углу и украдкой поглядывала на них, делая вид, будто что-то пишет.

— Не совсем, — ответила девушка после паузы. — Мы внесли в модель несколько изменений. Именно с ними она и пошла в продажу.

— Насколько существенны были изменения?

— Да мелочи, но стиль накрылся медным тазом, — она беспокойно глянула в сторону стола начальницы.

— Изменения были сделаны случайно? — вдруг вмешался архитектор, когда Вишневский уже собирался закончить разговор.

— Можно и так сказать… — Девушка заговорила тише. — Начальница взбеленилась из-за чего-то и отыгралась на мне, переделав проект. Я просто подвернулась под руку.

— И зачем она это сделала?

— Ну, с ней бывает, когда… Знаете, иногда она ведет себя абсолютно иррационально. Хватит того, что кофе окажется невкусным, — и пошло-поехало, — она указала на куртку, которую держал Вишневский. — Но это серийный продукт. Я узнаю по швам. Такое впечатление, что забабахали его с моего проекта. Увы, то, что сейчас в магазинах с нашей меткой, выглядит иначе.

«Пассат» Вишневского стоял в пробке на проспекте Иоанна-Павла. Был полдень, майское солнце жарило сквозь стекла, несмотря на легкую туманную дымку, затянувшую небо. Кондиционера в машине не было.

— И что ты об этом думаешь? — спросил полицейский.

Петр вдруг решил, что знает причину, по которой тот неофициально, почти в нарушение правил, включил его в расследование. Вишневский просто знал, что не справится со всем сам. А Петр… хотел узнать истину, ответ на вопрос «как?», а не «кто?». Дело стало для него слишком личным, чтобы он мог все бросить.

— Не знаю, но какой-то смысл в этом есть.

— Увы, я не вижу ни малейшего.

— И все-таки. Куртку переделали случайно. В некотором смысле. Если бы под руку начальнице попала не девушка-дизайнер, проект остался бы без изменений.

— У меня есть жена. Была… Знаю, что женщины способны вытворять в критические дни. Какое отношение это имеет к делу?

— Ровно такое же, как мой шкаф и передвинутая колонна. Случайность. Будь я чуть жестче, сумел бы противостоять напору инвестора, колонна осталась бы на месте, — и ничего бы не случилось. Там, где она стояла, оказалась бы примерочная, а не железобетон.

— Наша Моника примеряла бы куртку в примерочной несуществующего магазина?

— О нет! Если бы я не внес изменения в проект здания, его бы открыли еще неделю назад. Она примеряла бы куртку в открытом магазине.

Зазвонил телефон Вишневского. Тот принял звонок и слушал молча, потом буркнул и нажал отбой. Ухватил с торпеды сирену со спиральным проводом и привычным движением прицепил на крышу. Включил сирену и, пискнув покрышками, въехал на трамвайные пути. Петр, которого ускорение толкнуло на спинку сиденья, быстро пристегнулся.

— Она исчезла, — сказал Вишневский.

— Кто? Моника? Настоящая?

— Да.

Припарковались под пятиэтажным домом. Тут стояли уже два полицейских «Пассата» и один «Ленд Ровер» — лаборатория.

— Помни, они ничего не знают об остальных, — обронил полицейский, стремительно шагая к лестничной площадке. Было жарко и душно. Петр потел в своем мятом пиджаке. Но не снимал, поскольку знал: рубаха выглядит еще хуже.

— А… я типа кто? — спросил, когда они входили в дом.

— Консультант.

Дверь на последнем этаже была открыта. Как только вошли, мужик в белом халате, наброшенном на мундир, кивнул Вишневскому. Петр стал чуть в стороне, но остальные говорили громко, поэтому он все слышал.

— Исчезла. На их глазах, — сказал тип в халате. — Подошла к стене проверить дату на календаре и исчезла. Так они говорят, — добавил.

На диване в зале сидела пара лет шестидесяти. Родители. Отчаявшимися они не выглядели. Скорее сбитыми с толку.

Вишневский представился и спросил:

— Вы были в этой комнате, когда все случилось?

— Да, — беспомощно сказал мужчина. — Мы обедали, разговаривали о браке нашего племянника. Моника закончила есть и подошла к календарю, чтобы проверить, точно ли свадьба в субботу, и… пуффф!

— А подробней?

— Секунду назад была, а потом — уже не было.

— Исчезла?

— Как в фильме. Мы услышали тихий звук. Скрип, щелчок пальцами, вроде того. Думали, это какой-то обман зрения. Жена пошла на кухню проверить, нет ли там Моники. Обыскали все комнаты, площадку. Потом позвонили в полицию, и они, — указал на двух служилых у окна, — прибыли через три минуты.

Вишневский собирался что-то сказать, но Петр его опередил.

20

Польский город на Балтийском побережье.