Сводные

— Жаль, что у Кости прав теперь нет, — отец барабанит пальцами по столу. — Так бы я ему свою машину отдал, чтобы он тебя возил.

— Но ты ведь уже…

— Еще хлеба, Юль? — прерывает меня Кай.

Смотрю на него в упор. 

Он отвечает невозмутимым взглядом. В стальных глазах ни грамма совести за ложь. Ведь в тот раз, когда мы поехали за матрасом. Отец не давал ему машину, он ее просто угнал у него!

А вчера? На ум приходят сирены, капитан Морозов и какой-то странный разговор, за которым я всеми силами пыталась уследить… У клуба ведь точно что-то случилось, а Кай неслучайно оказался рядом. И домой он нас привез на машине Розенберга!

«Да как тебе вообще верить», печатаю одной рукой под столом.

— Ладно, я поговорю с капитаном, — отзывается отец на какую-то фразу Оксаны. — Может, он вернет Косте права раньше. Учитывая обстоятельства.

Папа хмурится, глядя на экран телефона, ожившего телефона.

— Морозов? Как чувствовали, что вас вспоминали, — отзывается он в трубку.

«Доигрался?»

Кай: «О чем ты? Сама же звонила и просила приехать».

А отец уже хмурится, пытается вставить хоть слово, но капитан не дает. Отец поднимается из-за стола и шагает вдоль столовой, а после останавливается возле окна во всю стену. Медленно прячет телефон обратно в карман и оборачивается.

— Костя. Ничего не хочешь рассказать мне?

— Что опять? Что он сделал? — выпрямляется Оксана.

— Он не причем, папа. Это я. Я ему позвонила и попросила приехать.

Папа останавливает свой взгляд на мне.

— И кто тебя привез домой?

— Мы приехали на такси, — говорит Костя. — Юля позвонила мне, когда поняла, что Розенберг собирается везти ее домой пьяным.

Он ведь явно делает это для того, чтобы отец не поручил Якову всюду возить меня. Или даже запретил ему, такому проблемному, приближаться ко мне.

— Это правда, Юля?

Хочу ли я быть везде рядом с ним? Хочу ли я видеть его каждую минуту? Была ли я готова к такому, когда вчера раздевалась перед ним?

Рядом с ним я только и делаю, что лгу другим людям. Ничего не остается. Если я скажу правду, то потеряю его.

Киваю.

— Что ж… Тогда проблем быть не должно, — выдыхает отец и снова переводит взгляд на Кая. — Костя, Морозов попросил тебя подъехать в участок. Им подвезли видео с камер видеонаблюдения, да и Бестужев до сих пор там. Кому в здравом уме вообще пришло в голову угонять машину самого Бестужева? Что в этом  городе вообще происходит? Совсем совесть потеряли.

Сосредоточено режу авокадо на мелкие-мелкие части на тарелке. Это совпадение. Просто случайность. Да ведь?

— Может, Костя возьмет твоего адвоката? — подает голос Оксана. — А то ляпнет что-то. Видишь, как Морозов в него вцепился…

— Пусть возьмет, — соглашается отец. — Предупрежу его. И пусть ускорит возвращение твоих водительских прав. Юль, сегодня я сам тебя на репетицию отвезу, а Костя уже заберет. Костя, не своди с нее глаз.

— Не буду, — отвечает он тихо.

***

День пролетает быстро. 

Заниматься тяжело, потому что я уже выпила куда больше воды, чем следовало. Меня по-прежнему очень сушит, а Майя и девочки смотрят на меня с жалостью и держатся обособленно. Мы никогда особо близко не дружили, а теперь, похоже, и подавно не будем.

Я занимаюсь долго, выжимаю из себя все, что только можно. Но я разбита вчерашним вечером. Даже не пьянкой, а откровением Директора и своим поведение. Снова и снова смотрю на себя в зеркале и понимаю, что ничего в танце я изменить не могу. 

Сначала мне нужно измениться самой.

Розенберг забегает извиниться, и я говорю, чтобы никому не говорил про машину. Яков обижается, что я его держу за дурака. Он еще раз извиняется, что все так вышло, а после уходит.

Через два часа меня просят спуститься. Внизу курьер передает мне огромную корзину с цветами.

— Поклонник завелся? — отмечает Майя, проходя мимо. — Может, кто из ментов заметил, как тебя полоскало на улице, и не смог устоять. 

Все смеются.

— Платье верни из химчистки, — бросает она и уходит.

Я обнимаю огромную корзину и хочу тоже уйти, но от охраны слышу:

— Дмитриева, там брат тебя ждет.

Нет у меня никакого брата, чуть не вырывается у меня. Но я вовремя прикусываю щеку изнутри.

Кай курит на улице, глядя в телефон.

Я бы хотела остаться и тренироваться еще, но понимаю, что выше головы не прыгну. Да и после вчерашнего больше всего на свете я мечтаю оказаться в теплой постели и наконец-то выспаться.

Переодеваюсь и выхожу с корзиной на улицу.

— Давно ждешь? Надо было написать.

Прячет телефон в карман и скользит равнодушным взглядом по цветам. Букет стоит целое состояние, а у него в глазах — ноль эмоций. Он как будто что-то ждет, перекатываясь с носка на пятку, но произносит только:

— Ммм… Тяжелый?

— Да.

— И от кого?

Букет стоит целое состояние, так что у меня только один вывод:

— Розенберг извиняется.

Кай приподнимает бровь.

— Вообще-то там есть записка.

Ставлю корзину на землю и действительно вижу завалившийся между стеблями конверт. Мне и в голову не пришло искать записку, я сразу решила, что это Яков.

Раскрываю белый картон.

«Поговорим?»

— Прости, — шепчу. — Я не подумала, что ты…

— Что я умею дарить цветы? Я много чего умею, балеринка. Садись, вот наша машина подъехала.

Мы садимся по разные стороны сиденья. Букет между нами. Каждый смотрит в свое окно. Аромат роз смешивается с ароматом дождя и табака, пока мы едем, не произнося ни слова.

«Поговорим» в записке сработало наоборот. Любое слово теперь неуместно. Есть только то, о чем мы так и не поговорили вчера, но о чем никто не забыл.

У дома Кай берет тяжеленную корзину сам, пропуская меня вперед на лестницы. Я вся горю от его взгляда, которым он прожигает мне спину. Ступень, еще ступень. Я иду как робот, без чувств и эмоций. Неужели точно также я танцую то, о чем понятия не имею?

Хочется заорать, чтобы он наконец-то перестал молчать. Чтобы разрушил густую тишину, в которой я вязну, как в горячей карамели. Вот бы убежать далеко вперед, но какая-то другая сила держит. Заставляет идти только на три шага раньше, не дает оторваться. Только тянет, будто магнитное притяжение, которое приходится преодолевать всем телом.

Поговорим? 

Да ведь не о чем больше говорить. Ни с одним парнем ставки не были так высоки, как прошлой ночью. Больше ни с кем я не вела себя так, как рядом с ним. Никого не дразнила настолько, что теперь сама задыхаюсь от этой игры. О чем говорить, если все было уже сказано?

Шаг, еще шаг. 

В абсолютной тишине, наполненной только шелестом роз. Это за вчерашнее? Или аванс на будущее? Что означают эти цветы от него?

Еще один пролет, еще ступень. Я иду, не оборачиваясь, будто повторяю знакомую партию, пока меня разрывает изнутри от желания остановиться и пойти назад. Прямо к нему. Прервать эти молчание и тишину. Сказать ему все, что терзает мой ум, но не на языке слов. Снова стать такой же смелой, как вчера. Только при этом трезвой. Поговорим? Но где найти слова, чтобы сказать хоть что-то?

Двадцать пролетов кончаются раньше, чем я набираюсь смелости обернуться и посмотреть Каю в глаза. Четыреста восемьдесят ступеней — дорога до купола Исаакия и обратно, но даже этого оказалось недостаточно. 

Мы подходим к нашей квартире, и я первой достаю ключи, а Кай с корзиной так и стоит позади меня. От его близости голова идет кругом. Молчание обволакивает, и ключ дрожит в моих пальцах, как будто весит раза в три больше. Каждая клетка моего тела трепещет от гремучей смеси предвкушения, страха и радости.

Я вставляю ключ в замочную скважину, но не проворачиваю.

Замираю, когда Кай сокращает между нами дистанцию. Думаю, он просто собирался войти в квартиру, но я не хочу его отпускать.

Резко разворачиваюсь и первой касаюсь его губ. 

В голове взрывается фейерверк, а легкие наполняются терпким привкусом табака, дождя, мяты и роз.