Страница 2 из 32
– Красивый медальон.
Я подняла голову из-за стопок журналов и газет, которые возвышались на моём столе чуть ли не в человеческий рост, и всеми силами души возжелала хотя бы на десять минут стать человеком-невидимкой. За этими стопками макулатуры меня саму почти не было видно, но эта настырная репортёрша всё же ухитрилась разглядеть меня своими совиными глазками навыкат.
Лариса Подяникова.
Её уважала и опасалась вся редакция этого маленького издательского центра. Лариса была чуть полноватой невысокой девушкой лет двадцати пяти с короткими светлыми волосами, которые всегда казались нерасчёсанными. Но тот, кто рискнёт пошутить про забытую или несуществующую расчёску, в ту же минуту попрощается со своим рабочим местом. Разумеется, студенты-практиканты вроде меня старались вообще никак не пересекаться с ней – чтобы не заработать неприятностей, которыми она с лёгкостью и даже каким-то рвением щедро одаривала окружающих. Сложно сказать, что удерживало её на таком привилегированном положении, потому что как работник она была никакая, причём всячески сама это подчёркивала. И хотя она работала в этом издательстве чуть более двух лет, про её фирменный стиль работы уже ходили легенды в нашем институте. Она постоянно во всеуслышание заявляла, что не сделала то-то, забыла позвонить туда-то или потеряла какой-то важный файл на компьютере, который теперь уже совсем никак не восстановить. Все эти высказывания она сопровождала пожатием плечами и горластым смехом, который некоторые подхалимы сразу подхватывали. Однако никаких взысканий за свои ошибки Лариса никогда не имела. Студенты-журналисты третьего курса ещё в прошлом году, вернувшись с практики, воодушевлённо рассказывали младшим курсам о некоей Ларисе в издательстве, с которой им довелось столкнуться. Теперь на их месте оказалась я. С охотой уступила бы своё место кому-то другому, но у нашего института был какой-то нерушимый и вечный договор, подписанный, наверное, кровью девственниц на древнем пергаменте ещё в средние века, потому что расторгнуть его не было никакой возможности. И наш декан, закатив глаза, со скорбью на лице и каким-то отеческим сочувствием в глазах мужественно делегировал меня и ещё одну девочку именно в это издательство, чтобы мы лично убедились в существовании этой легендарной и вечно безнаказанной Ларисы. Одно успокаивало – мы тут всего на две недели, и первая неделя уже благополучно подходила к концу. Первые несколько дней Лариса докучала Маше, моей однокурснице, а теперь, по-видимому, решила сменить жертву.
Не обладая навыками человека-невидимки, я инстинктивно огляделась вокруг, жалея, что не могу замаскироваться под какой-нибудь неприметный предмет мебели или хотя бы растечься лужицей на полу на то время, пока Лариса ходит поблизости. Поэтому я сделала вид, что меня просто не существует. Это была одна из моих давних привычек, за которые мне часто попадало в детстве – делать вид, что не вижу, не слышу или не присутствую. Иногда это меня сильно выручало.
Однако с Ларисой такой метод не сработал. Её хищный взгляд буквально впился в большой светлый медальон на моей шее. И что она в нём нашла? Обычный кусок металла на цепочке, даже не серебро. Но этот кулон я получила в подарок на своё шестнадцатилетие и последующие пять лет почти не снимала. С ним мне было… спокойнее, что ли. И потом, это была чуть ли не единственная память о пропавших родителях, которые бесследно исчезли ровно на следующий день после того, как оставили мне этот странный подарок. С тех пор меня воспитывали две бабушки, одна из которых была полупомешанная, а поскольку я жила как раз у последней, то при первой же возможности свалила в общежитие, поступив на факультет журналистики. Бесцеремонно раздвинув стопки бумаг на моём столе, Лариса положила локти на стол и наклонилась прямо к моему лицу, будто собиралась поцеловать меня в губы. Я даже невольно отстранилась назад, поражённая неприятным запахом из её рта. Она что, зубы вообще никогда не чистит?
– Я сказала – красивый медальон, – повторила Лариса резким голосом так громко, что у меня заложило правое ухо, которому не посчастливилось оказаться чуть ближе к её губам.
– Э-э… Спасибо, – пробормотала я, понимая, что изображать сейчас глухонемую вообще не вариант.
– Ответ неправильный! – Лариса несколько раз демонстративно провела толстым пальцем перед моими глазами. Под ногтями с дорогим маникюром можно было увидеть полоски чёрной грязи, и я с трудом подавила рвотный рефлекс. – Раз я говорю, что медальон красивый, значит, ты должна отдать его мне. Он всё равно с твоей одеждой не сочетается.
От такой наглости у меня перехватило дух.
– Нет.
Я ответила раньше, чем сообразила, какие последствия это за собой повлечёт. Если меня выгонят отсюда, я автоматически провалю практику, а если мне не засчитают практику, то не допустят к сессии, что повлечёт за собой почти гарантированное исключение из института. Но даже при таком раскладе я не была готова идти на уступки.
– Это подарок, – попыталась объяснить я. Вокруг нас все затаили дыхание, но никто не спешил мне на помощь.
– Правильно, – закивала Лариса. – Отдашь его мне, вот и будет подарок!
– Я не могу. Извини.
Решив, что сказала достаточно, я опустила глаза в газетную заметку, которую готовила для очередного выпуска их скучного периодического издания. Заметки практикантов обычно никогда не уходили дальше редакторского стола и в итоговый макет никогда не просачивались, но мы всё равно каждый раз надеялись, что будет сделано исключение. Чего, разумеется, не происходило. Впрочем, это не мешало выпускающему редактору Олесе Игоревне драть с нас по три шкуры и выжимать все соки бесконечными правками, заставляя к концу дня искренне ненавидеть эти маленькие кусочки текста, так и не доведённые до абсолюта. Мы правили и правили бесконечно, чтобы в конце дня увидеть кислую мину выпускающего редактора, а затем уже сами с такими же кислыми лицами смотрели на собственные заметки, лежащие в мусорном ведре. Всё это отлично взбадривало и напоминало нам, что мы тут – нули без палочек, и что до работы настоящего журналиста у нас пока не доросли ни носы, ни таланты, ни мозги. Насколько хорошо всё это выросло у Ларисы, сказать было затруднительно, но раз именно её заметки занимали большую часть выпускаемой газеты, по идее, мы должны были на неё равняться. Подняв глаза, я удивилась, что Лариса всё ещё стоит у моего стола. Мёдом ей тут, что ли, намазано?