Война

— Еще раз услышу про нечисть… — сдвинул брови, голос его загустел. Продолжать не понадобилось — смерть рыжего любителя страшных баек у всех была в памяти.

— Они все же надеются перебраться? — пробормотал один из солдат.

— Не перейдут, не пустим, — прозвучал еще голос.

— Их словно меньше стало, — отозвался Лиани; он хорошо укрылся за большом пнем, глядя из-под изогнутых аркой корней, но шальные стрелы пару раз свистели рядом, падая сверху.

— Кто убит, кто прячется…

Переговаривались не все, только сидящие близко; пара десятков человек рассеялись по склону невдалеке от моста.

Сюда направили лучников, от которых был толк; многие новобранцы до сих пор могли поразить только кроны деревьев, и их оставили в крепости. На стенах они еще пригодятся, а тут, когда надо целиться и одновременно не слишком высовываться из укрытия, стали бы первыми жертвами. Жертвы уже были и так, и по ту сторону ущелья тоже.

Самоубийство переправляться вот так небольшим отрядом; за кустами и валунами обе стороны могут прятаться долго, но, стоит чужакам выйти на мостик, их тут положат всех.

Зачем?

Три часа назад он с несколькими разведчиками вернулся в Сосновую после короткой вылазки — убедиться, что рухэй идут именно так, как и ожидалось. Уже не таились, шли по дороге, темные, к кожаным доспехам с медными бляхами приделаны были меховые клочки. На удивление тихим был шаг чужаков, вот что значит горные жители. Привыкли вести себя осторожно.

Пересчитать их удалось — оказалось меньше, чем опасался, но больше, чем надеялся. Нет, на осаду они не отважатся.

Став ненадолго ящерицами и змеями, разведчики отползли по кустам в сторону и поспешили в Сосновую. Разрушенный мост задержал врагов, но тот, на который сейчас направлялись — почти весь каменный, два выступа соединили с помощью нескольких длинных бревен. Убери их — вмиг другие положат, даже под огнем лучников. И все же этот мост не настолько удобен, переходить его придется самое большее по двое, и на склоне есть много хороших мест, чтобы спрятаться.

Тогда, только вернувшись за стены крепости, Лиани понял, что очень рад оказаться внутри. Хотя, если разобраться, чему радоваться-то? Командир отправил голубя, но от Срединной неблизко, и тоже некого отсылать.

А Лаи Кен… на них больше надежды по силе, но они еще дальше. Лиани слышал разговор командира Таниеры со своим заместителем, и слышал «они не успеют».

Готовились; осмотрели крепость, проверили оружие, и поставили котлы для горячего вара, распределили людей по местам. Ворота здесь хороши, не вышибить их; разве мощным тараном, но такого у чужаков нет. А с бревнами пусть пытаются.

Во дворе Лиани остановил его непосредственный командир. Амая с самого утра был не мрачным даже — непривычно тихим. Еще утром он высказался против попытки задержать врагов у моста.

«У нас мало хороших лучников, — сказал он другим офицерам и Таниере, — потеряем людей напрасно. Лучше уж в крепости встретить». Словам этим не вняли.

На просьбу Лиани отправить его вместе с засадой на склон Амая сперва ответил отказом.

— Ты чего там забыл?

— Я не самый худший стрелок.

— С саблей ты управляешься лучше; не волнуйся, там их не остановим, сюда припрутся. Хватит еще тебе.

Потом отпустил все-таки…

Да, словам Амая не вняли; сперва Лиани казалось, и правильно, хорошее место выбрали, не перейдут чужаки — а теперь все больше тревожился. Рухэй было мало, становилось все меньше, и тел не видно. Где остальные?

…А накануне вечером они поговорили немного, как давно уже не было — в комнате за кувшином вина.

— Зря я оставил Срединную. Очень уж не хочется умирать, — сказал молодой офицер, и прибавил: — Считаешь, я трус?

— Нет, с чего бы.

— В такие часы не положено думать о том, что желал бы оказаться где-нибудь в другом месте…

— Все мы люди. Но рановато себя хоронить. На меня посмотри.

— Буду рад ошибиться. Но я кое-что слышал… для нашей семьи это весть, и недобрая.

В теплом свете лампы Амая выглядел настолько живым и настоящим, что Лиани стало не по себе — впервые настолько остро ощутил, как это бывает, когда сегодня — человек, а завтра — воспоминание.

Стрела чиркнула по головной повязке, прорвала ее, немного задев кожу. Несильно, только голова теперь гудела, словно монастырский колокол, а ткань повязки наполовину промокла от крови. Снял ее совсем, вытер лоб, приложил рваные листья конского щавеля, тут же выдернутые.

У Кэйу наверняка есть в запасе что-то получше, но это потом… Ах, да, она, верно, ушла вместе с женщинами. Не простился…

А на той стороне — мог бы поклясться — всего человек десять осталось. Стреляют, перебегают и прячутся, словно их больше. И тварь с камня исчезла, вряд ли свалилась.

Ползком добрался до десятника, успевшего сменить место. Выложил сомнения свои. Тот нахмурился:

— Да, есть еще мостик, подвесной, но он древний, канаты и бревна гнилые. Не починить. По нему и крестьяне давно не ходят, и старик-смотритель умер. Если прознали о том мосте… да пусть все в ущелье попадают!

— А если нет? Если выдержит?

— Иди, — решил тот, — Дам тебе с помощь двоих; остальные этих мразей пока сдержат, а если ты прав, от большого числа здесь толку все равно нет.

**

«Вестей с севера нет, и, вероятно, это неплохо — о поражении нам бы сообщили одними из первых. Но и радоваться пока нечему, о победе мы знали бы тоже. А пока нас ждет испытание куда более тяжелое, чем ожидание новостей. Отряд рухэй подходит и к нашим стенам, и, по словам разведчиков, он довольно велик. Многие из нас мечтали отправиться на войну, а не отсиживаться в безопасной Сосновой; но многие, силой оторванные от своих огородов, еще больше мечтали вернуться домой. И вот война сама стучится в наши ворота.

Разумеется, все в крепости надеются разбить врага, в котором, видно, течет кровь не только росомахи, но и змеи; в худшем случае надеются дождаться подмоги. Иные настроения пресекаются весьма жестко.

Но как бы то ни было, эти дни сохранятся в истории; моя задача лишь поведать обо всем как можно подробно. Чего я не смогу, так это писать беспристрастно, как меня пытался наставлять когда-то учитель. Тот, кто будет читать эти строки, пусть помнит об этом, если захочет».

Яари Эйра, летописец Сосновой.

— Не бойтесь идти через подвесной мостик, он выдержит, — сказал Энори. Часто перед важным делом, решающей схваткой люди становятся резкими, замкнутыми — а он, еще недавно ведший себя как хозяин земли и неба, стал мягче, внимательней. Таким Вэй-Ши видел его во время перехода в горах Эннэ. Что ж, там это никому не повредило.

— Идите по одному, но сперва изобразите переход через второй, надежный. Не стоит всех посылать туда, но пусть идет половина.

— Нас встретят лучники и перестреляют на склоне.

— Ответьте своими стрелами, а соваться на мост вам не надо. Пусть видят вас, поверят, что перейти вы хотите именно тут, а потом оставьте немногих и отходите…

— Мы не можем терять людей, — возразил командир.

— Придется кое-кого потерять. Сосновая лишится большего…

— Откуда в тебе все это? — спросил Вэй-Ши. — Змеи меняют кожу, но остаются змеями. А ты… Иногда я уверен, что ты предатель, и готов убить на месте. У каждого в отряде возникало такое желание. Но в другие часы все мы верим тебе, как не должно верить никому на этой земле.

Шатра над ними не поднималось уже очень давно — только небо и ветви, усеянные то иглами, то листьями. Порой от дождя натягивали полог, но не сейчас. И вместо стола был большой старый пень, неожиданно ровный. На такие нередко кладут приношения мелкой лесной здешней нечисти, а сейчас положили карту, и Ка-Ян опасался немного, что нечисть сочтет рисунок за приношение.

Ка-Яна отослали было — нечего ординарцу делать на военном совете; но он прокрался обратно, стараясь держаться за широкой спиной одного из десятников. Прекрасно понимал, что сейчас их всех слишком мало, чтобы проступок был признан серьезным.