Пепельная Луна

– Это тебе, Совушка, – Катя протянула вернувшейся с кухни Соне пакет из универмага.

– Что это?

– Померяй сейчас, пожалуйста, посмотрю, как на тебе сидит. Я хотела, чтобы прямо по фигуре, долго выбирала.

В пакете лежали два свертка. В первом – белая майка «Дизель» с глубоким круглым вырезом. Во втором – бархатные бордовые тренировочные штаны «Адидас».

«Закончилось то время, когда я могла наряжать ее, как куколку. Ведь раньше Сонюшка так любила платья, длинные юбки. А то темно-синее платье с белоснежным кружевным воротничком… уж она выросла из него, а все старалась натянуть…» Зная изменившийся вкус дочери и покупая спортивную одежду для подросшей Сони, Катя переступала через собственное желание выбрать что-то ажурно-кружевное, ласкающе-шелковое, струящееся, атласное. То, что можно назвать одним словом – девичье.

Она и правда обошла много бутиков в Kaufhaus des Westens, прежде чем выбрать подходящий подарок дочери. С Надей и Аней – все чаще Катя мысленно называла мать и бабушку так же, как Соня, по именам – было проще.

По давно заведенной традиции Надежде Бенционовне она привозила из-за границы перчатки. Из-за шрамов на ладони давным-давно порезанной руки она была зациклена на красивых перчатках. С детства Катя хранила в памяти ворох перчаток, которые лежали в третьем сверху ящике шифоньера – только перчатки, аккуратно сложенные стопками: кожаные, трикотажные, кружевные для выходов в свет.

«Таких у нее точно нет: из молочной кожи, с внутренней застежкой», – обрадовалась Катя, разглядывая перчатки на витрине бутика.

Анне Ионовне, конечно же, флакончик «Diorissimo». Удивительно, но ей до сих пор идут эти девичьи духи. Катя искала еще помаду редкого кораллового оттенка, но цвет, который больше всего подходил бабушке, давно сняли с производства, перевела ей Лена после подробных консультаций с продавцами косметических бутиков.

Теперь Катя была неприятно удивлена, что Соня даже не взглянула в сторону предназначенных ей красиво упакованных подарков. Она уже успела сменить пижаму с мишками на темно-синюю трикотажную кофту-размахайку, которая была ей велика размера на три. Длинные рукава доходили до середины ладони. «Откуда вообще в нашем доме такая взялась? – недоуменно подумала Катя. – Вроде не было».

– Соня, детка, может, примеришь? – Катя сама стала разворачивать упаковку. Обычно она очень аккуратно обращалась с красивой оберткой, как будто собиралась завернуть в нее еще что-нибудь. Эта привычка осталась с детства, когда каждый красивый фантик или пакетик ценился у девчонок на вес золота.

На этот раз, изменив себе, она впервые в жизни рвала тонкую золотистую бумагу. На полу выросла горка из обрывков.

– Мам, если ты в следующий раз соберешься сделать подарок, то не парься. Лучше деньгами.

– Соня, я же старалась, – неожиданно голос Кати задрожал, на глаза навернулись слезы, и она не смогла их сдержать, только смахнула тыльной стороной ладони.

– Мам, – Соня подошла к ней, подняла выпавшую из рук матери футболку и, сняв «отвратительный балахон», как успела окрестить его Катя, демонстративно надела новую футболку на голое тело, сверкнув обнаженным плечом.

Катя успокоилась, заулыбалась. «Видно, это у меня последствия болезни сказались, – подумала она. – Или еще хуже, вдруг это климакс? Да нет, рано ведь…»

Соня встала на цыпочки, как балерина, и торжественно повернулась, давая рассмотреть себя со всех сторон, подняв руки. Катя вздрогнула. По внутренней стороне руки от локтя к ладони змеей ползли буквы, составляющие знакомую фразу.

– Сонечка, что это? – спросила Катя пересохшими губами.

Соня развернула руку и посмотрела на тату.

– Аааа, да это я сделала несколько недель назад.

– Стильно получилось, – выдавила из себя Катя. – Почему ты именно такую надпись выбрала?

Впервые в жизни такой незначительный по нынешним временам проступок ввел ее в сильное замешательство. «Подумаешь, сейчас у каждого второго наколки, тьфу ты, то есть татуировки», – оправдывала она дочь.

Хотя на самом деле ей хотелось крикнуть: «О чем ты думала, когда решилась на такое?!»

– Случайно. Я хотела какой-нибудь орнамент, но там у мастера в тату-салоне столько образцов его работ. Стала смотреть фото и увидела у одной девушки такую же надпись. Мне показалось, что мне пойдет. Может, потому что девушка чем-то на меня была похожа.

– Как ее звали, Анна? – вопрос сам собой сорвался с Катиных губ.

– Ма, ты чего? – удивилась Соня. – Я-то откуда знаю? Кто эта Анна?

– Девушка с такой же татуировкой, – про себя Катя отметила, что ей очень приятно произнести эту фразу в настоящем времени.

– Неудивительно. Этот мастер такой же культовый, как и фотограф. Думаю, в Москве можно найти не одну девушку с такой татуировкой. И потом, размер фразы очень удачный: не слишком короткая, но и не длинная.

– Да, ты права, – теперь Кате хотелось поскорее закрыть тему татуировки, оказавшейся к тому же ненастоящей.

Мало ли в жизни совпадений? Да вся жизнь только из них и состоит! Вопрос только в том, замечаешь ты их или нет, как трактуешь, какой смысл вкладываешь.

Совпадение – это просто совпадение, столкновение двух фактов. Случайным или неслучайным их делает лишь наше отношение. Захотела Катя увидеть связь в татуировке – и увидела. В конце концов, может, правда популярный у молодежи мастер делал татуировку Анне, что, в свою очередь, не более чем совпадение, совсем не удивительное для такого тесного города, как Москва.

– Передавай привет Наде и Ане, – сменила тему Соня. – Я бы съездила с тобой, но правда ребята будут ждать. Сегодня суровый матриархат обойдется без меня.

Суровым матриархатом Соня называла всю женскую линию от прабабушки Ани до Кати. Вообще-то они должны были быть «суворым матриархатом», потому что именно фамилию Суворовых обыгрывала Соня. Но уж больно заковыристо звучало – язык сломаешь, и, признав лингвистический эксперимент неудавшимся, Соня заменила «суворый» на «суровый». Хотя, конечно, никаким суровым он не был. Напротив, в женском мирке Ани, Нади и Кати царили гармония и взаимопонимание, чему в немалой степени способствовала купленная Катей для матери однушка с большой кухней в Конькове. Анна Ионовна осталась в своей прежней квартире в Брюсовом переулке.

Не сказать, чтобы Аня и Надя сильно скучали друг по другу, но отношения заметно наладились. Надежда Бенционовна, после неудачного брака всю жизнь изводившая мать придирками и дурным настроением, теперь ездила в гости к Ане на чай. Анна Ионовна больше не слушала с отстраненным видом колкости Нади, а, напротив, даже скучала по ним и ждала ее рассказов о жизни в Конькове, в которых мелькали знакомые острые словечки.

Надо заметить, Надя превосходила саму себя, живописуя новых соседей, в словесных баталиях с которыми, надо думать, всегда одерживала победу, оправдывая мужнину фамилию. Через полгода после переезда весь подъезд в Конькове как «Отче наш» знал Кодекс административных правонарушений в части запрета на курение в общественном месте, шума в вечернее время и производимого в выходные дни ремонта. Дети вежливо здоровались с тетей Надей, управдом в жилконторе стоял по стойке «смирно», велосипедисты перестали парковать под лестницей на первом этаже свой транспорт во исполнение правил противопожарной безопасности.

Вскоре Надежда получила почетное звание старшей по дому, что было одобрено и запротоколировано на общем собрании собственников жилья. Под чутким руководством Надежды Бенционовны отдельно взятый дом в Конькове являл собой, пожалуй, единственный в этом районе образец высокой культуры быта.

Втайне Анна Ионовна радовалась, что организаторские способности дочери проявились вовремя, то есть после переезда. Трудно было представить профессорский и консерваторский состав аристократического дома в Брюсовом переулке, пляшущий под дудку Надежды Бенционовны. Как-то Надя попыталась отчитать старичка-академика, который курил трубку, спускаясь по лестнице, но вняла просьбам матери не приставать к ее соседям – «слышишь, Надя, моим соседям», с которыми прожит бок о бок почти век.