Psychica

– Что-то не слышал ничего о войне, – скептически признался Максим, – я собирался искупаться и нырнул в реку, а ваши гуманоиды выловили меня на дне и переправили сюда. Врежь-ка еще в челюсть?

– Давай.

– Нет, дай-ка я?! – вмешался смуглый и без предупреждения вколотил Маликову по губам, разбив их вдребезги.

От удара Максим слетел с кушетки, но тут же поднялся и уже приготовился ответить, но остроносый заслонил обидчика.

– Давайте прекратим ребячество! Если будем драться, нас растащат по одиночным камерам. Там на живот нацепляют десятки проводов и включают ультразвук. Люди слетают с катушек и не возвращаются.

– А ты почему вернулся?

– Бонус за примерное поведение. Полагаю, что ценен для разведки. Меня готовят к особому заданию.

– Корень зла в неправильном мироустройстве. Все беды от недостатка либерализма, – вмешался второй оратор. – Люди превращаются в животных. А вы, значит, ультраконсерватор? Из-за таких, как вы, нас и бросают в тюрьмы.

– Пошутил я, – виновато пояснил Максим, – Я как бы вне политики. Так мы познакомимся или как?

– Стас, – отдал пионерский привет худощавый дрищ, похожий на гипофизарного подростка-переростка. Его атрофированные ладони украшали кривые пальцы с искусанными ногтями.

– Ганс Руйкович, – помпезно представился смуглый, – я чистокровный поляк, но родился в Австрии. Я намеренно сменил имя, и в политической среде известен под именем Никола Бобер. Нашу партию не допускают к всенародному голосованию, поэтому мы вынужденно перешли в подпольное существование. Сразу предупреждаю: мы не сторонники террора. Свобода, равенство и братство – подходящий девиз.

– Где-то я это уже слышал, – почти отошел от наркоза Максим. – Плагиатом занимаетесь.

– Какие выборы, когда на кону вопрос об истреблении человечества? – встрял остроносый. – Нонсенс! После ядерного взрыва не осталось ни одного вменяемого правительства и муниципальных собраний. Езжай в Кукуево и властвуй! В покинутых городах тлеет радиоактивный пепел.

«И я свихнусь с этой дрянной компашкой», – понял Максим, не собираясь обострять диспут, перестав воспринимать их словесный помет.

Оба собеседника пребывали в выдуманных мирах, разобраться в которых по силам лишь изощренному старику с первоклассными ассистентами. После отходняка накатило приятное состояние полудремы, приковав к постели без фиксирующих устройств, словно мозг активировал дополнительную опцию сна. Тело парализовало. Перед взором опустился туман, приказывая лежать неподвижно под гнетом атмосферного столба. Воздух сжался до атомов. Окружающие слились в безликие формы. Так действовали принятые электрические потенциалы.

Episode A

Шел тридцать шестой день служебной командировки.

Я вел врачебную практику по контракту в передвижном госпитале в окрестностях Гудермеса, перебазировавшись из Шатойского района. Мы обосновались в полуразрушенном здании бывшей администрации, где кое-как было налажено водоснабжение, санузел и полевая кухня. Получен приказ разместить тридцать коек в сырых, заплесневых помещениях с протекающими трубами и клопами-мутантами с колкими усиками и хоботками.

Первую неделю меня поражала пугающая тишина, прерывающаяся одиночными выстрелами. Это снайперы, объясняли мне бывалые, убирают солдат по одному. Периодически палили и с нашей стороны, но только не в одиночку, а стройным хором, из калаша или пулемета – так проводились плановые зачистки.

Я заседал в медпункте от рассвета до заката, организовывая квалифицированную помощь раненым, разделив их на привычные категории: транспортабельные, нетранспортабельные, с легкими, средними и тяжелыми повреждениями. Малая часть не доживала до эвакуации в тыл. С непривычки от нагрузок и стресса я на месяц забыл о бывшей жене и сыне, будто их никогда не существовало.

Основные госпитали базировались в районных больницах в Махачкале и Владикавказе. С немого согласия штаба как исключение мы принимали и местное население. Сразу после открытия к нам повалили тетки с детьми, старики и подростки, подорвавшиеся на минах и растяжках. Гораздо чаще им требовалась терапевтическая помощь, но терапевты в штате не водились, только военно-полевые хирурги общего профиля.

Как-то довелось даже принимать роды у семнадцатилетней девчонки. Ее привела ошалелая мать в гремучих слезах, а следом прибежал бешеный муж в фуфайке и сланцах, похожий на переодетого боевика. Его не хотели пускать и тщательно обыскали, а когда увидели, вовсе уложили на землю и чуть не посадили под арест, так как кто-то из собров узнал в нем наемника. Несмотря на плановый характер вмешательства и колоссальное желание помочь роженице, младенец скончался после кесарево сечения по неизвестной причине. Девчонка чудом не отправилась на тот свет. Ее доставили во Владикавказ на вертушке вместе с тяжелоранеными. Узнав о смерти дитя, мать истошно вопила и как зомби бродила вокруг администрации, а отец перенес потерю стойко, меланхолично перебирая жемчужные четки. Когда его спрашивали, не собирается ли он мстить, он гордо отвечал:

– Не мой ребенок! Мой бы выжил. Я ему не отец.

– А чей тогда? – спрашивали офицеры, давая ему прикурить.

– Вернется жена, и спрошу! Не дам ей спуску!

– Ты бы полегче, джигит! – предупреждал младший лейтенант Смирнов. – Ей забота нужна, а ты настроен на взбучку. Натерпелась она от тебя страданий и не выдержала. Ты бы благодарил бога, что она осталась жить.

– Все во власти всевышнего, – поднимал муж ладони кверху.

Затем он пропал, а на неделе произошло нападение на патруль. В ходе перестрелки ликвидировали двух бандитов. На опознании сбежавшего мужа вычислил снайпер, угодив пулей точно в висок.

– Он мне сразу не понравился, – признался боец Петеркин, дергая взад-вперед крупнокалиберной винтовкой. – Глаз наметан. Видел его на крышах. Он наших из-под тишка в сумерках мочил, а днем прикидывался иждивенцем. Хорошо, что баба его пережила. Найдет себе мужика достойней.

Снайпера вели себя пафосно не долго. С первыми боевыми потерями появилась неуверенность и мальчишеская робость, и они наверняка верили в суеверия и исполняли странные ритуалы, считая во сне овец, коих в ближайших аулах становилось все меньше.

Случались окаянные дни, когда привозили много раненых: из жилых окраин, с зеленки, с подбитых бетеэров, с колотыми разрезами в очной схватке. Регулярно приходилось бороться с огнестрелкой, вытаскивать пули и зашивать пробоины, предотвращая перитонит и кровопотерю.

Смертность оставалась низкой, но несовместимые с жизнью ранения косили ребят на повал. Последний месяц привозили много бойцов из Грозного, совсем зеленых срочников, не вкусивших дыма и мяса. Их дробили как оловянных солдатиков. Раненые благодарили небо, что для них война закончилась навсегда. Некоторым ампутировали конечности, но это их волновало мало, как и сгоревшие до костей пальцы.

В памяти сохранился разговор с веселым рядовым Петькой. До дембеля ему оставалось три месяца, он собирался вернуться в Смоленск и втихаря готовил альбом, умещавшийся в кителе.

– Счастье. Есть на земле счастье. Потерять один палец – не беда.

– Отоспишься на мамкиных харчах, – завидовал контуженый сержант.

– Этот палец будет напоминать о войне. Особая метка, моя жертва родине.

– А за кого ты воевал?

– Прежде всего, за себя. Хотел выжить, и баста.

– Вот и мы за себя воюем. Но так воевать тошно, нестерпимо. За идею воевать надо, а какая тут идея? Загасить духа и спастись. Это не идея, а полнейшая провокация.

– Кончай городить брехню не по уставу, – гнусил раненый в бедро майор. – Сейчас рапорт на обоих напишу и привлеку к дисциплине. Да шучу, парни, справедливо базарите. Хлебнули горя! За матерей сражались, чтобы дождались сыновей.

…Погода преподносила сюрпризы. В течение трех недель стояла невыносимая духота и жара, обнажив угрозу холеры. Не боясь подцепить заразу, солдаты пили воду из подземных ключей, напрасно полагая, что она из артезианских впадин, но некоторых счастливчиков скрутило диареей. Я не рисковал и пил кипяток в процедурке.