Закат Пятого Солнца

Тот осторожно поднялся и сделал неуверенный шаг вперед. С трудом он взобрался на берег и согнулся в низком поклоне. На нем была одна лишь набедренная повязка. Индеец оказался до неправдоподобия худым. Ключицы и ребра выпирали, руки выглядели слишком тонкими для взрослого человека.

— Очередной беженец, — заметил Фернан. — Лопес, проведи его в лагерь.

Ацтек же начал что-то несмело объяснять Себастьяну. Испанец выслушал его, нахмурился и осторожно спустился в лодку. Через мгновение он присел, а потом поднялся, держа на руках чье-то исхудавшее тело. Без видимых усилий он поднял его на уровень головы и прошептал:

— Принимай, Фернан. Чего застыл?

Гонсалес подхватил находящегося без сознания человека. Это оказалась девочка лет тринадцати. Слишком худая и заморенная, она, казалось, почти ничего не весила, но индеец был слишком слаб, чтобы вытащить ее на берег самостоятельно.

— Отнесу девчонку в лагерь, — сказал Гонсалес. — Я быстро.

Себастьян, Марсело и еще несколько караульных ограничились лишь молчаливыми кивками. Такие ситуации происходили постоянно. Каждую ночь жители продолжали покидать Теночтитлан. Ослабевшие от голода и затхлой солоноватой воды, они еле находили силы для того, чтобы добрести до конкистадоров. Многим сил на это не хватало и они умирали в городе.

Фернан быстро шагал, сопровождаемый идущим рядом индейцем, который обеспокоенно всматривался в лицо девочки. Гонсалес думал о том, есть ли у нее шансы на выживание. Лагерь испанцев тоже не изобиловал пищей. Кормить еще и жителей Теночтитлана они не могли. В лучшем случае Сандоваль распорядится приютить этих людей, но, как только они немного окрепнут, он вынужден будет отправить их дальше, на поиски места, где они могли бы осесть.

Беженцам давали свободный выход из города, но куда им идти? Вокруг тысячи союзных Кортесу индейцев, которые ненавидят ацтеков и, разумеется, не упустят случая разжиться очередным пленником. Или же, на худой конец, просто добить ослабевшего врага, мстя за долгие годы угнетения. Генерал-капитан приказывал не чинить обид жителям столицы, но ему не хватило бы людей, чтобы проследить за исполнением этого распоряжения.

Так и тянулись дни. Ацтеки продолжали сопротивляться, постепенно теряя один квартал за другим. Запасы пороха истощились. Один из ветеранов, по имени Хуан Сотело, предложил Кортесу соорудить катапульту. Конкистадоры с интересом следили за этим строительством. Метательная машина постепенно росла. Работы заняли несколько дней и потребовали значительных запасов древесины, веревок и железа.

И вот, наконец, грандиозная конструкция застыла, готовая метнуть первый камень. Ее мощные ноги упирались в землю, длинную балку с противовесом на конце притянули к земле лебедкой. Катапульта, будучи раза в четыре выше человека, создавала ощущение неслыханной мощи, скрытой до поры до времени. Толстый канат, удерживающий рычаг машины, был натянут как струна. Закрепленная лебедка лишь поскрипывала от напряжения.

Испанцы обступили ее огромной толпой. Мартин Лопес — корабельщик, который так хорошо потрудился при создании флота, смотрел с особенным интересом. Он и еще два десятка тотонаков помогали строителю этой махины по мере сил, обрабатывая по его заказу деревянные балки и готовя доски. Союзные индейцы тоже крутились поблизости в огромном количестве. Всех разбирало любопытство. В глазах местных жителей этакая махина выглядела куда более впечатляюще, чем скромных размеров пушка. Правда, они еще не знали, что метание камней не сопровождается ревом, грохотом и клубами дыма.

Наконец-то в плетеную петлю на конце балки положили большой округлый камень размером с человеческую голову. Хуан Сотело еще раз сверился со своими расчетами и взялся рукой за веревку. Он резко дернул ее и стопор, удерживающий рычаг, выскочил из паза. Неподъемный противовес резко качнулся вниз, взметывая длинную лапу катапульты вверх. Она рванулась, казалось, в самое небо, выбросив снаряд в воздух…

Все дружно, как по команде, выдохнули, провожая взором камень, который, пролетев едва метров десять, тяжело рухнул вниз. Он с оглушительным плеском упал в канал, подняв настоящий столб брызг и окатив водой находящихся рядом испанцев и индейцев. Люди запоздало шарахнулись в стороны. Несколько тотонаков, сидевших до этого момента в лодке, сиганули кто куда. Валун упал буквально на расстоянии вытянутой руки от борта их каноэ. Никто, к счастью, не пострадал.

— Мазила, — пробормотал Себастьян. — Этот умник точно за нас воюет? Может, его уже Куаутемок на свою сторону переманил? Если так, то император будет недоволен. Сотело не сумел даже одно наше каноэ потопить. Нужно стараться лучше.

— Давайте станем перед катапультой плотным строем, — предложил Фернан. — Чтобы на следующий раз камень уж точно пришиб хотя бы несколько человек. А то на механика жалко смотреть. Он так старался и все без толку.

— На что спорим, что я такой булыжник даже рукой дальше зашвырну? — спросил Риос.

Фернан сначала фыркнул, сдерживая рвущийся наружу хохот, но потом помрачнел. Веселого на самом деле мало. Столько времени и сил потрачено и все зря. Да и на союзников впечатление оказали явно не самое хорошее. Индейцы смотрели на катапульту как на немыслимое чудо. И что в итоге? Среди местных жителей раздавались недоуменные возгласы, а то и язвительные шутки. Лишь вожди, окружавшие Кортеса, сумели сохранить невозмутимое выражение лиц.

Сотело выглядел до смешного растерянным. Он переводил взгляд со своего детища на место падения камня, пытаясь понять, как же так произошло, что машина его подвела. Альварадо, не сдержавшись, хлопнул себя по лбу и покачал головой.

— Хуан, это максимальная дальность полета снаряда? — ледяным голосом поинтересовался Кортес.

Лицо генерал-капитана оставалось бесстрастным, но темные глаза обожгли горе-строителя гневом.

Сотело покрутился возле катапульты, что-то прикидывая и вычисляя, после чего с виноватым видом сокрушенно ответил:

— Да. Если повезет, то сможем метнуть камень чуть дальше.

— Отлично! — не сдержался Альварадо. — Мы слегка не докинули булыжник до группы наших союзных индейцев, что как раз засыпали ров с водой. Теперь-то мы их точно прибьем! Хуан, заряжай машину!

Кортесу было не до шуток. Устроив нагоняй механику, он приказал разобрать катапульту.

— Да, ничего не поделаешь, — поделился мнением Себастьян. — Ушло время метательных машин. Нашим предкам они когда-то послужили, но сейчас о них и вспоминать не стоит. В наш век вся надежда на пушки.

Фернан, с которым они вместе заполняли камнями очередной ров, со стоном разогнулся и сказал:

— Сотело просто не сумел нормально сконструировать катапульту. Он ведь не инженер. А пушки… Толку нам от этой артиллерии! Пороха все равно нет.

Впрочем, сокрушаться им пришлось недолго. Через несколько дней прибыл караван носильщиков из Веракруса. Оказалось, что в порту причалил очередной корабль, на этот раз с Ямайки. Кроме всего прочего в трюме у него нашелся и порох, который комендант Веракруса Педро Кабальеро сразу же переслал в испанский лагерь на подступах к Теночтитлану.

Кортес смотрел на вырисовывающуюся впереди гигантскую пирамиду. Пестрая, монументальная, украшенная барельефами, она была наиболее впечатляющей постройкой столицы. Самое сердце империи ацтеков, вершина их архитектурного таланта и религиозного рвения. На ней, как и прежде, возвышались два храма. Слева бело-синий дом Тлалока, бога дождя. И справа багрово-красный храм Уицилопочтли, племенного бога ацтеков. Даже издалека можно было рассмотреть облако, поднимавшееся над пирамидой. Куаутемок не жалел благовоний, отчаянно надеясь вымолить у богов помощь против захватчиков.

Прошлым летом именно оттуда Кортес вместе с Монтесумой осматривал панораму города. Казалось, что с тех пор утекло уже очень много времени. Теночтитлан тогда поразил его размерами и многолюдностью, бесчисленными каналами, грандиозными постройками, акведуком.

Прошел всего год, а как все изменилось. Уже нет в живых ни самого Монтесумы, ни Хуана Веласкеса де Леона, что стоял тогда рядом со своим генерал-капитаном, ни многих сотен испанцев, ацтеков и других индейцев. И сколько еще погибнет, предположить Эрнан Кортес даже не решался. Сложности перед ним вырастали одна за другой, но вместе с ними рос и азарт. Кортес продолжал верить, что нет такой преграды, которую он не смог бы преодолеть. И все же война его уже сильно утомила.