Страница 2 из 89
— Послушай, моя милая, — сказал капитан, — если я не ошибаюсь, то карета идет. Звук трубы кондуктора, раздавшийся из-за деревьев, отозвался на слова капитана. В ту же минуту выехал из ворот Лионель верхом, и карета остановилась у садовой решетки. Мистрисс Вестфорд поднялась с места, спокойная, без слез, только мертвая бледность высказывала за нее всю тяжесть этой минуты.
— Друг мой! — сказала она, — я могу только молиться за твое благо. Но еще одно слово, Гарлей: ты говорил сейчас о каком-то банкире, которому хочешь поручить свои деньги: скажи мне его имя; я имею более основания, чем ты думаешь, сделать тебе этот вопрос.
— Банкиры моего отца, — отвечал капитан, — были господа Гудвин и Сельби, но директором банка в настоящее время Руперт Гудвин. Прощай, мое сердце!
Кондуктор затрубил громче прежнего в ту минуту, когда Гарлей Вестфорд приложил в последний раз дрожащие губы к бледному лбу жены. Горе, овладевшее его собственным сердцем при последнем прощании, не допустило его услышать восклицание ужаса, вырвавшееся из уст его жены при имени Руперта Гудвина. Когда стук колес уезжавшей кареты уже стих в отдалении, Клара Вестфорд хотела дойти как-нибудь до дому, но силы ее ей изменили, и Виолетта нашла ее бледную и неподвижную, словно умершую. На крик ужаса девочки прибежали две горничные и с помощью Виолетты перенесли госпожу Вестфорд на диван, стоящий в гостиной и защищенный от солнечных лучей плотными занавесками. Одна из прислужниц побежала за доктором, пока Виолетта мочила водою бледный лоб своей матери. Через несколько времени глаза ее открылись и устремились на лицо ее дочери полное выражения безотчетного ужаса. «Руперт Гудвин, Руперт Гудвин!» — воскликнула она с глубоким отчаянием, — о, нет, не его, Гарлей, нет, нет, его не надобно!» Ее глаза снова закрылись, и голова упала опять на подушку.
Явился доктор; но усилия его не привели ни к каким результатам. Болезнь мистрисс Вестфорд брала свое начало в нравственных потрясениях, над которыми бессильна рука врача. Один обморок быстро сменялся другим. Виолетта и Лионель, возвратившийся к тому времени, перенесли госпожу Вестфорд в ее спальню и ухаживали за нею с беспредельною нежностью. Молодой человек устроил свой ночлег в комнате, смежной с комнатою матери, и слышал чутким ухом самое легкое движение больной. Еще несколько дней тому назад, веселый вестфордский дом стал теперь безмолвен и мрачен, как могила. Врач предписал больной глубокое спокойствие, и его приказания исполнялись буквально.
ГЛАВА II
Почтовый поезд быстро летел от Винчестера к Лондону. Скоро и Лондон открылся глазам капитана мрачно угрюмый, но все-таки величественный. Но мысли капитана были далеко: они переходили от недавно им оставленных милых к опасностям, ожидавшим его по выходе в открытое море.
Давно уже фамилия Сельби служила только фирмою банкирской конторы, но ею управлял в сущности один Руперт Гудвин. Этот Руперт Гудвин был в это время лет сорока пяти. Он наследовал от отца огромное имение, которое увеличил впоследствии приданым, взятым им за женою. Вообще ему везло как не многим на свете.
В течение долгих лет имя Руперта Гудвина служило образцом безупречной честности, но с некоторого времени о нем распространились странные слухи: утверждали, что Руперт Гудвин увлекся в последнее время большими спекуляциями и что эти спекуляции не увенчались успехом.
Кому неизвестно, какое неблагоприятное влияние имеют слухи подобного рода на кредит негоцианта? Конечно, до сих пор слухи эти не переходили круга самых близких знакомых банкира; его неудачи еще не достигли до сведения людей, вверивших ему свои капиталы, вследствие чего требования уплаты еще не нарушали и без того затруднительного положения банкирского дома.
Банкир сидел в своем кабинете над счетными книгами и поверял, весь бледный и с бьющимся сердцем, настоящее положение своих денежных дел. Он ожидал кризиса каждый день и каждый час и изыскивал напрасно средства предотвратить его.
Одна только личность пользовалась доверием Руперта Гудвина: эта личность была его главный приказчик Яков Даниельсон. Со дня его совершеннолетия, Даниельсон вступил в служение к банкиру и между ними установилась мало-помалу загадочная связь. Ее нельзя было назвать дружбою, потому что банкир обращался всегда гордо и повелительно со своими подчиненными; но Яков Даниельсон знал все его тайны и обладал почти сверхъестественной способностью угадывать каждую невысказанную мысль Руперта Гудвина.
Лицо Руперта Гудвина было замечательно выразительно и отличалось тем смуглым оттенком, который мы видим только на картинках итальянской живописи. Его мать была испанка и передала ему часть своей южной красоты. Он был высок ростом и широк в плечах. Его черные и блестящие глаза были ясны и проницательны как глаза сокола, но эти соколиные глаза опускались невольно под взглядом всякого честного человека.
В то время, когда Руперт Гудвин сидел в кабинете, раздумывая о тяжелом положении своих дел и ожидая близкой грозы, Гарлей Вестфорд спешил к нему, чтобы вверить ему плоды двадцатилетних своих трудов. Кабриолет, в котором ехал Вестфорд, остановился подле ворот банкира. Выйдя из него поспешно, капитан отправился прямо в контору, где, по воле случая, нашел одного Якова Даниельсона.
— Я желаю говорить с г. Гудвином, — сказал капитан.
— Это невозможно, — отвечал холодно Яков, — г. Гудвин очень занят, но если вы хотите передать мне ваше дело, то я поспешу…
— Благодарю вас, но я не могу принять вашего предложения. Мое время рассчитано по минутам, и я надеюсь, что в силу этого г. Гудвин не откажет мне в личном свидании. Когда человек является, подобно мне, вручить банкирской конторе все свое достояние, то он, очень естественно, желает передать его в руки самого директора банка.
Судорожная дрожь промелькнула на тонких губах Даниельсона. Плод экономии целой человеческой жизни! Вкладчик, вручающий весь свой капитал Руперту Гудвину в ту самую минуту, когда этот последний ждал только бесчисленного множества требований от опустевшей кассы! Яков устремил испытующий взгляд на честное лицо моряка, невольно подозревая во всем сказанное им какой-нибудь подлог.
— Я вижу, что вы спешите, — сказал он ему, — и прошу у вас только позволения узнать, какого рода делом занят банкир. Но не угодно ли вам вручить мне вашу карточку?
— Вы совершенно правы, — отвечал капитан, — мой отец был участником в делах вашей конторы и мое имя вероятно известно г. Гудвину!
Яков Даниельсон отнес эту карточку и положил ее на стол перед банкиром, не прочитав даже фамилии, стоявшей на ней.
— Какой-то безумец, — сказал он холодно, — желает вручить вам значительный вклад; он вбил себе в голову передать его не иначе как в ваши собственные руки. Я думаю, что вы и не откажетесь принять его?
— Конечно, — отвечал надменно банкир, — и вы теперь же можете ввести его ко мне. Только когда Даниельсон уже вышел из комнаты, Гудвин посмотрел на лежащую перед ним карточку. «Гарлей Вестфорд, — прошептал он, — вверяет мне деньги, мне, своему смертельному врагу и еще вдобавок в такую минуту!»… Банкир смял карточку и старался превозмочь свое волнение. Лицо его приняло привычное холодное и спокойное выражение и когда Вестфорд явился перед ним, он встретил его приветливою улыбкой.
Моряк очень спокойно вручил ему портфель.
— В этом портфеле, мистер Гудвин, — сказал он банкиру, — заключаются плоды моих двадцатилетних трудов, а в этом запечатанном пакете — акты на мои поземельные владения в Гэмпшире, где живут в настоящее время моя жена и дети. С вашего обязательного согласия, я вручаю вам под сохранение и этот пакет. Гудвин в то же время пересчитал бумаги. — Извините, — сказал капитан, — вы, вероятно, не откажетесь выдать мне расписку в полученных деньгах?
— Принесите мне бланк, Даниельсон, — сказал банкир.
Приказание его было исполнено и банкир выдал капитану квитанцию в получении и актов, и денег; засвидетельствовал ее своею подписью за скрепою Даниельсона, и Вестфорд отправился, положив квитанцию в карман своего легкого, верхнего платья.