Страница 2 из 11
– Ты зачем к больным в клетку полез? – перевел разговор Анатолий Иванович. – Еще чуть-чуть и разорвали бы тебя на кусочки. Там, знаешь, кто только не лежит. Ты с Алисой в песочнице играл?
– Нет, – удивился я тому, откуда этот лысый, словно коленка, врач знает про песочницу.
– Вот отсюда все видно, – показал Анатолий Иванович на окно, – да и она говорила, мальчик в матросском костюме красивый и пальцы красивые у него. Что скажешь?
Самое противное, когда припирают к стенке с двух сторон. В окно меня видел. Алиса сказала. Но правда еще противней, когда она к тому же и не твоя.
– Не играл, – отвернулся я от Анатолия Ивановича, – она играла.
– А-а-а. Философ значит. Ну-ну. Дело не в этом. Ты ее бабушку видел? Не отвечай. Знаю. Не видел. Так вот. Старуха та, с ногтями вырванными, Алисой изъедена. И на ногах такая же история. Это Алиса во вкус входит. Тренируется, так сказать. А после полностью сожрет. Разделает или живьем загрызет – этого пока сказать не могу. Но то, что будет, – факт!
– Да что ж вы ребенку такое! – воскликнула мама. – Вы что?
Анатолий Иванович строго посмотрел на нее, потом снова на меня.
– Выхода два у тебя. Или врать перестаешь, или с такими, как Алиса, лежать будешь. Димуля тоже рядом с тобой окажется. Только мочится он не под себя, а на других. Весело?
Мама, вытаращив глаза, смотрела на врача и молчала.
– Ну, что скажешь? – спросил Анатолий Иванович, выдержав паузу. – Выбирать тебе.
Я посмотрел на маму. Она стала цвета мела, который я кушал по утрам в садике, тыря его с доски.
– Ложусь тогда, – сказал я и сжал кулаки.
– Врет? – спросил врач маму.
– Врет, – еле выговорила мама и стала собирать мои вещи. – Значит, можем идти?
– Вот это ему давайте по вечерам. Ничего страшного. Травяные отвары, – сказал Анатолий Иванович и протянул маме бумагу.
На выходе мама чуть задержалась и, обернувшись, спросила.
– Дядю Наума изолировать?
– Зачем? – удивился врач. – Пусть ходит. Ко мне через месяц. Посмотрим, что получится. Давай, читать учись, – подмигнул мне Анатолий Иванович и протер свою голову носовым платком.
Дома, перед сном, мама протянула мне какую-то горькую жидкость, пахнущую полем. На поверхности отвара плавали мелкие оранжевые лепестки.
– Как называется? – спросил я маму.
Она прочитала название на лекарственной коробке.
– Календула или ноготки.
– Так ноготки или календула?
– Тебе что больше нравится? – погладила меня мама по голове. – То и выбирай.
Я посмотрел на свои пальцы.
– Ноготки, наверное.
– Не врешь? Помнишь, что дядя доктор сказал?
– Не вру, – ответил я и, пожелав спокойной ночи, укрылся под одеяло.
Ночью через стенку орал дядя Наум, призывая Горбачева называть вещи своими именами.
Глава 2. Уроки татарского
Своего деда я называю Бабай. С татарского языка значит «дедушка». А бабушку называю Абика, что в переводе означает «бабушка». Больше слов на татарском я не знаю и вот сижу, учу их с Бабаем на кухне, пока Абика печет балиш.
– Исенмесез, – говорит он мне, покачиваясь в кресле-качалке, – как будет?
– Привет, – отвечаю я.
– Какой тебе привет! Совсем ты двоечник, что ли? «Здравствуйте» будет.
– Ну, здравствуйте!
– Ати?
Я закатываю глаза к потолку и делаю вид, что вспоминаю. На самом деле я не помню, как переводится Ати, но зато помню, во сколько начинается сеанс в кинотеатре «Октябрь» на фильм «Короткое замыкание», который я уже посмотрел пять раз и могу увидеть в шестой, если правильно отвечу на все вопросы Бабая.
– Так как будет Ати? – спрашивает он.
– Папа, – наугад отвечаю я и попадаю в точку.
– Молодец, балам, – радуется Бабай и что-то говорит на татарском Абике, затем поворачивается ко мне и протягивает лист бумаги с ручкой.
– Теперь сочинение на тему «Родной город».
Бабай забыл, что я не умею писать и читать, могу только говорить, и об этом ему напоминает Абика:
– Ана алты ел. Не умеет еще.
– Тогда я буду писать, а ты начитывай, – заносит ручку над листом Бабай и приготавливается записывать.
– Город наш небольшой, – ища образы для сочинения, выглядываю я в окно, выходящее на реку, – стоит на красивой реке Ишим. По Ишиму плавают люди и лодки с парусами. Мы купаемся в реке каждый день, когда тепло, хотя и не умеем плавать.
– Не спеши! – протирает Бабай платком очки. – С чем лодки были?
– С парусами, – говорю я и продолжаю начитывать: – Вечерами с папой мы катаемся на катамаранах или рыбачим. Однажды мы с ним прыгали с моста, который он называет «Висячка».
– Маскара, – повернулась к нам Абика. – Ты слышишь, что он говорит?
– Катамараны и рыбачат, – не успевает записывать за мной Бабай. – Дальше что?
– Дальше мы делали плот и спускались по Ишиму с дачи до поселка Кирова и пели песню, – я встал из-за стола и громко пропел, подражая эстрадному певцу Кобзону: – А ты не плачь и не горюй, моя дорогая, а если в море утону, знач, судьба такая!
– Астагфируллах! – воскликнула Абика.
Бабай окончательно отстал и, прекратив записывать мой бред, снял очки.
– Такое ощущение, что мы не на целине живем, а в морском порту. У нас что в городе, кроме твоего Ишима, больше ничего нет? Вот он прошел через город, и что дальше?
– В Иртыш ушел, – ответил я.
– А дальше?
– В Обь нырнул.
– А потом?
– В Карское море вошел!
– А Обская губа? – Бабай поднялся с кресла-качалки и подошел к карте, висящей на стене. – Помнишь, я тебя учил, что сначала вот сюда, – он ткнул пальцем в точку, находящуюся у самой верхней кромки суши, закрашенной коричневым цветом, – а потом только в Карское море. И в конце куда девается?
– В Ледовитый океан, – радостно произнес я, предчувствуя, что занятия подходят к концу.
Бабай вновь вернулся в свое кресло и о чем-то задумался. Тем временем Абика достала из духовки балиш и, сняв его с противня, поставила на стол.
– Давайте кушать, – сказала она и разлила по кисюшкам чай с молоком, – потом учиться будете.
Я слопал три огромных куска яблочного балиша и выпил две кисюшки чая. Бабай все время молчал. За едой он часто молчал. Это я то болтал, то ерзал на стуле, то вставал и убегал в другую комнату, словно там что-то забыл важное. За это мне делали замечания, заставляя постоянно мыть руки.
– И что же получается, – наконец-то заговорил Бабай, – сочинение твое – какой смысл несет? Что общего у нас с рекой?
– Общего? – переспросил я и ухватил еще один кусок балиша в тот момент, когда Абика стала собирать со стола.
– Пережуй сначала, – строго сказала она, – потом ответишь.
Пережевывая сладкий теплый татарский пирог, я прокручивал в голове, что может быть у нас общего с рекой. Зачем я ее вообще вспомнил, рассказывая про родной город. В садике нас учат говорить о зерне. Мы и картинки рисуем про зерно постоянно. Золотой Колос. Золотая Нива. Золотое Зернышко. Не город, а зернохранилище какое-то.
– Вот ты начал с Ишима, – стал подсказывать мне Бабай, – мол, твоя речка бежит через город, а потом впадает в другую речку. Какая из них получается больше?
– Иртыш, – сообразил я, – он больше.
– А Иртыш, по твоим словам, впадает в другую, значит…?
– Ну, значит, Обь еще больше, – понял я подсказку Бабая, – а Карское море, то есть Губа вначале Обская, вообще огромная, и море еще огромнее, а уж океан – тот вообще полмира занимает!
– Правильно, – сказал Бабай, – и выходит…?
– И выходит… – повторил я за ним.
– Что…
– Что…
– Мы…
– Мы…
– Мы, люди, живущие на берегу реки Ишим…
– Ишим, – не стал я произносить вслух все предложение.
– Тоже причастны к Арктике и являемся началом большого пути.
– Ни фига себе, – всерьез удивился я и зачесал свою макушку, – вот это да!
– А ты думал! – довольный своим выводом, сказал Бабай. – Это и есть родной город. Родная земля. Понимаешь? Все взаимосвязано. Ты на Ишиме с моста прыгнул, а в Карском море волна пошла. Ты в парке дерево вчера пнул? А в Африке баобаб сломался и упал на слона.