После потопа

– Вдруг лось пригнул уши, – продолжил рассказ Дэниел, – низко наклонил голову и кинулся на меня.

Он сопровождал повествование активной жестикуляцией. Перл вздрогнула.

– А я всего футах в двадцати от него. Прикинул, что убежать не успею. Тогда поднял руки повыше и заорал во всю глотку.

Перл хихикнула:

– Что заорал?

– Первое, что на ум пришло: «Не подходи, зверюга! Вали отсюда! Прочь! Прочь!» – Дэниел показал, как махал руками и вопил. – Да, выглядит смешно, зато сработало. Я притворился, будто я больше, чем есть, и это меня спасло.

На их лицах мелькали отсветы пламени. Огонь озарял все вокруг теплым сиянием. Я месила тесто на сковороде и слушала. «Перл полезно пообщаться с кем-то, кроме меня», – пронеслось в голове.

– А сейчас лоси есть? – спросила Перл.

– Нет, все вымерли, – покачала я головой.

– А может, где-нибудь еще остались, – предположила Перл. – Хоть немного.

– Может быть, – кивнул Дэниел.

Мы поели курицы, и я испекла хлеб в двух сковородках, положив одну поверх другой. Духовки нет, приходится как-то выкручиваться. Когда стемнело, Перл свернулась калачиком под навесом. Мы с Дэниелом сидели при лунном свете и глядели на мерцавшие угли очага. Мы разговаривали, а ветер иногда заглушал наши голоса.

– Почему ты не путешествуешь с другими людьми? – спросила я. – Из-за той женщины?

– Отчасти. И вообще, больше людей вокруг – больше проблем.

Я опустила голову. Дэниел вздохнул:

– Во время Шестилетнего потопа мы с мамой жили вдвоем. У нее был диабет. Когда начала прибывать вода, я стал запасаться инсулином. Наведался во все незатопленные больницы в округе, которые еще не разграбили. Набрал довольно много. Но у нас почти все украли. Мы поплыли на запад. Первое время справлялись, но через два года она умерла от диабетического кетоацидоза.

Я вспомнила, что́ кричала Дэниелу на берегу. Опустила взгляд на палубу и стала нервно скрести дерево ногтем. Меня охватил острый стыд.

– Тяжело было…

Дэниел умолк и уставился на море. Лунный свет посеребрил верхушки волн, разрезав черную поверхность серебряными полумесяцами.

– Я понимал: конец близок. А еще понимал, что ничего не могу сделать. Инсулин нигде не достать. Пробовали соблюдать диету, но… – Дэниел издал хриплый звук, напоминающий кашель. – Еды было мало. Тут уж выбирать не приходилось. Люди дрались за каждый кусок.

Я помнила те дни. Восторг, когда обнаруживаешь коробку с хлопьями в пустом кухонном шкафу в доме у соседа. А потом хватаешь ее, и сердце падает: коробка ничего не весит, содержимым уже поживились до тебя.

Люди разграбляли автозаправки и магазины. Все до единого здания превратились в ночлежки: школы, библиотеки, заброшенные фабрики. Сотни человек спали длинными рядами. Они бежали, сами не зная куда. Большинство из них были хорошими, они сами тебя боялись. Но попадались и плохие, поэтому из дому лучше было не выходить.

– Сочувствую… – пробормотала я.

Когда наконец отважилась поглядеть на Дэниела, увидела в его взгляде столько боли, что сердце сжалось.

– У всех есть такие истории, – пожал плечами Дэниел. – Разве нет?

Я кивнула. И тут в сердце что-то дрогнуло. Глядя в глаза Дэниела, я чувствовала, как теряю над собой контроль. Будто меня несет течение, а вода в море такая соленая, что сама меня держит.

Тут я припомнила: мы не только воровали еду, но и учились выращивать ее самостоятельно. Мы с Роу вскопали во дворе огород. Выбрали место, где больше всего солнца. Как-то раз Роу стояла посреди огорода, подняв над головой только что выдернутую из земли редиску. На губах счастливая улыбка, лицо озарено солнцем. Даже в те тяжелые времена случались вот такие светлые минуты: моменты, которые потом всю жизнь пытаешься повторить.

– Я плыву в Долину не потому, что там хорошо, – неожиданно для себя призналась я. – Там моя дочь. Первая дочь.

Если Дэниел и удивился, то не подал вида. Во время моего рассказа его лицо оставалось непроницаемым. А я вывалила ему все. Как Джейкоб забрал Роу, как я много лет не могла напасть на их след, но недавно узнала, что Роу держат в колонии под названием Долина, и я должна спасти дочь. Увезти ее, прежде чем Роу переведут на корабль-ферму. Тогда мне ее нипочем не отыскать.

– Я понимаю, дело опасное, – выговорила я дрогнувшим голосом. Глянула под навес, где спала Перл. – Знаю, все знаю. Но попытаться должна.

Я пожала плечами и отвела взгляд. Потом снова глянула на Дэниела. Он не сводил с меня глаз. Лицо погружено в тень. Трудно судить, что у него на уме.

– А стоит хотя бы подумать о том, чтобы сдаться, и будто все кости размягчаются. Тело как пустой мешок. – Я провела ладонью по лицу.

– Я поплыву с вами, – едва слышно произнес Дэниел.

Волны, бившиеся о борт лодки, заглушили его слова.

– Что?

– Помогу вам добраться до Долины.

– Я тебе не затем рассказала про дочку, – возразила я.

Хотя сама была в этом далеко не уверена. В глубине души отдавала себе отчет: вот мой последний козырь. А может, в огромном темном море мне так не хватало простого человеческого тепла. Трудно сказать.

– Почему ты передумал?

Дэниел отвернулся, взял палку и поворошил угли.

– Пожалуй, мы способны помочь друг другу, – произнес он, будто рассуждая сам с собой. – Без компании путешествовать скучно. Да и на северо-восток сплавать любопытно. Раньше я так далеко не забирался.

И опять меня посетило то же дурное предчувствие, что и в салуне. Оно оказалось таким сильным, что омрачило даже радость от того, что Дэниел передумал. Я невольно отсела от него. С чего вдруг Дэниел изменил решение? Как-то не верилось, что он просто хочет помочь мне найти Роу. Я попыталась заглушить эту смутную тревогу. Напомнила себе, что мне всегда было трудно открываться людям.

Когда снова посмотрела на Дэниела, его глаза были закрыты, а затылок упирался в планшир. Спит, как невинный младенец. Но и это впечатление обманчиво.

Глава 11

Перед появлением на свет Перл, когда я потеряла Роу, думала: лучше бы мне не рожать другого ребенка. Одна часть меня отчаянно жаждала стать матерью, а вторая страшилась того момента, когда я впервые увижу своего ребенка, посмотрю в его личико. Ведь вокруг все так хрупко и ненадежно.

Я не сожалею о рождении моих детей, но верно и то, что я не в силах от них отделиться. Они пробили брешь в моей броне, заставили меня открыться, сделали уязвимой. Никогда не чувствовала себя такой слабой, как после родов, – и одновременно такой сильной. За себя я не боялась так, как за Перл. Каждый раз казалось, будто в пропасть падаю.

Главное отличие воспитания Перл от воспитания Роу совсем не в том, что одну я растила на земле, а вторую – на воде. С тех пор как умер дед, я впервые осталась с ребенком один на один. Когда мы с Роу играли на чердаке, я беспокоилась, что она упадет с лестницы. С Перл я тревожилась, что она вывалится за борт, пока я насаживаю на крючок наживку. Но за Перл, в отличие от Роу, больше приглядывать некому. Необходимость постоянно быть начеку довела меня до ручки, истрепала все нервы.

Когда Перл только родилась, я держала ее на привязи, даже когда мы спали. Но как только дочка начала ходить, уследить за ней стало труднее. Во время штормов приматывала ее к себе шкертиком, чтобы не унесло. С ранних лет приучила Перл не отходить от меня ни на шаг в портах. И к воде ее приучила.

Перл все навыки пришлось осваивать рано: плавать, пить козье молоко, ходить на горшок, помогать мне вытягивать сети. Поплыла она в полтора года, а вот нормально ходить стала только к трем. До этого бегала по «Птице» на четвереньках: ни дать ни взять краб. Детство Перл напоминает мне прочитанные когда-то давно истории о колонизации Америки и первых переселенцах. Их дети в шесть лет доили коз, а в девять стреляли из винтовки.

Поначалу я жалела Перл. Роу я тоже жалела, но по-другому. А потом сообразила, что родиться после потопа, когда мы уже перешли на водный образ жизни, – скорее преимущество, чем несчастье. Перл плавает как рыба. Мне так не научиться, сколько ни старайся. Она инстинктивно чувствует воду.