Страница 3 из 24
– Четверо.
– Четверо? Их должны быть многие сотни…
– Четверо, – повторил голос.
На краткое время она задохнулась от гнева. Может ли случиться, что ее планы – ее предназначение – снова обратятся прахом? Женщина сумела усмирить ярость. Пускай она и надеялась на множество возможных кандидатов, чтобы не бояться ошибок и неудач… ей вполне хватит и четверых. Да что там, даже и одного.
– Где они?
– В Сарансе, в четырех разных местах, но они встретятся. Уже скоро.
– А орден? По-прежнему существует? Ты явил им знамения, предваряющие мое пробуждение?
– Я показал знаки. Мне неизвестно, выжил ли кто-нибудь, способный узреть, и были ли ими предприняты какие-то действия. Как ты знаешь, я не в полной силе, мне мощно противятся… и лишь твоя воля привязывает меня к этому миру. Я почти желаю совершенно развеяться…
– Ты сделаешь, как я прикажу.
Она говорила настойчиво, повелительно, голос полнился природной силой и предельно собранной волей.
– Я повинуюсь. Я твой безраздельно. Я умолкаю, мой…
И голос смолк. На сей раз окончательно. Она знала: беседа не продолжится, больше не будет ни тепла, ни ощущения безопасности и любви. Не теперь. В уголках ее глаз зародились слезы, но женщина яростно сморгнула непрошеную влагу. Нет времени плакать. Ныне и впредь!
– Я люблю тебя, – прошептала она и почувствовала облегчение, как бы вернувшись к себе, к той, какой она когда-то была. Голос обрел силу, порождая эхо внутри каменного саркофага. – Я всегда буду тебя любить. Мы будем вместе. Мы будем вместе!
Она ощупала свои руки. Кожа по-прежнему обладала мягкостью и бархатистой гладкостью, свойственными юности. А что еще важнее – кольца оказались на месте. Она по очереди коснулась их, ощутив в каждом легкое движение силы, и наконец выбрала последнее из девяти. Кольцо сидело на большом пальце левой руки. Сделанное из древнего электрума, оно включало овальную вставочку из слоновой кости с резным изображением человеческого лица, почти скрытого тонкими оперенными крыльями. Лицо было выполнено краской, а может, эмалью, глаза представляли собой крохотные рубины. Нимб над полускрытым лицом выглядел тонюсеньким волоском золота.
– Мазратиэль, – прошептала похороненная. – Мазратиэль, Мазратиэль, явись, ибо я нуждаюсь в тебе!
Кольцо засветилось холодным лунным светом, только поярче. Молодая женщина зажмурилась, спасая глаза, и почувствовала присутствие младшего ангела. С ним пришло ощущение тепла, но это было всего лишь желанное тепло кухонного очага в зимний день… ничего общего со всеобъемлющим чувством, что она испытывала, говоря с ним. Одновременно воздух всколыхнулся, словно кто-то рядом складывал крылья, и как бы издалека долетел звук одинокой струны арфы.
– Мазратиэль пред тобой, – раздался шепот, предназначенный лишь для ее слуха. – Повелевай. Все, что в моей власти, – исполню…
Женщина так же шепотом отдала приказ, и Мазратиэль исполнил все в точности.
Брату Дельфону всегда прежде нравилась успокаивающая прохлада Могилы Святой, расположенной в самой глубокой крипте под храмом. Зимой в этом месте бывало по-настоящему холодно, но ему не поручали бдений там в зимнее время после достижения им шестидесятилетнего возраста. С тех пор прошло более десятилетия; как и все причастные к ангельской магии, он был старше своих лет. Те из последователей святой Маргариты, кто не отличался крепостью и силой, бдели у Могилы лишь в разгар теплого лета. Правду сказать, Дельфона следовало бы освободить от столь тягостного послушания, но инок проявил настойчивость и упорство. Он уступил своим наставникам лишь в том, что согласился брать с собой подушку и одеяло, а также пользоваться деревянной скамейкой в углу – эта скамья предназначалась для усталых паломников, допускавшихся к Могиле в престольные праздники.
…Он ссутулился, пребывая в полусне. Оттого и заметил, что его одиночество нарушено, лишь через несколько мгновений. Над ним стояла одна из сестер. Стояла, не без насмешки поглядывая на пожилого монаха, словно раздумывая, как с ним поступить.
Совсем молодая сестра… В облачении, подобно его собственному окрашенном в черное и белое – цвета последователей Архангела Ашалаэли. Вот только ширина белых полос на отворотах рукавов и на подоле выглядела какой-то неправильной. И даже чернота ткани странновато смотрелась в отсветах Дельфонова фонаря. До него медленно дошло, что черное, пожалуй, было вовсе не черным, а скорей темно-темно-синим. И вышитый золотом знак на груди являл пару семичастных архангельских крыл. Вот только крылья Ашалаэли всегда изображали в серебре. А здесь их еще и венчала корона о девяти острых зубцах. Притом сочетанная не с кардинальской митрой, а с нимбом.
Другое дело, что зрением брат Дельфон уже не мог похвалиться, как и слухом. Подводила и память. Поэтому он не стал ломать голову по поводу эмблемы. Равно как и гадать, почему не может узнать эту рослую сестру, выглядящую аристократкой. Одно не подлежало сомнению: она смотрелась удивительно молодой, не более восемнадцати-девятнадцати лет; должно быть, совсем недавно приняла постриг. Правда, держалась она скорее как заезжий епископ или аббат. Брат Дельфон посмотрел на ее руки, смуглые, оттенка ореховой скорлупы, и даже кивнул, заметив на пальцах множество колец. Вставочки были одни из слоновой кости, овальные, прямоугольные, раскрашенные, позолоченные, другие – из бронзы в золоченой резьбе. Все – иконы ангельской магии. Правда, брат Дельфон не взялся бы тотчас назвать, какое кольцо какого ангела вызывало, каким могуществом повелевало.
– Простите, ваше преподобие, – сказал он. – Я не заметил, как вы вошли.
Ее лицо казалось смутно знакомым. Юное, прекрасное, с темными глазами и ореховой кожей… а волосы – черные, прямо как та пластинка редкого нефрита, в которой он некогда вырезал икону Каразакиэля. Сестра смотрела сурово. Нет, она положительно кого-то напоминала, но вот кого?..
– А я и не хотела, чтобы ты заметил меня, – сказала странная посетительница и протянула правую руку. Брат Дельфон принял ее, чтобы коснуться губами воздуха в нескольких дюймах от пальцев. При этом его старческие глаза пытались сосредоточиться на лице ангела, мастерски изображенного на пластинке слоновой кости, которая крепилась в самом значительном, необычайно могущественном перстне. Ни самого лица, ни стиля мастера опознать не удалось, и это поистине удивляло, поскольку брат Дельфон сам являлся выдающимся иконотворцем. Он изучал иконы всю свою жизнь. Нарисовал тысячи ангелов. В свою лучшую пору он обладал способностью населять свои изделия силой целых девяти ангелов. Притом крайне полезных, хотя не особенно высокоранговых.
Теперь ему с таким множеством было не справиться, но три младших ангела по-прежнему отзывались, посылая толику своей мощи в его иконы, и он скреплял их дары своей собственной кровью…
– Я… я что-то не узнаю вашего знака… вашего ордена, – пробормотал Дельфон, выпуская руку епископессы и указывая дрожащим пальцем на ее одеяние.
– В самом деле? – рассмеялась юная женщина. Ее глаза мерцали восторгом пополам с озорством. – Это же символ Паллениэля Достославного!
Дельфон отшатнулся, не в силах поверить услышанному.
– Паллениэля Достославного, – возвысив голос, повторила женщина. Казалось, ей доставляло удовольствие произнесение имени, с некоторых пор ставшего неназываемым. Его даже вычеркнули из памяти – все, кроме Дельфона и его собратьев, посвятивших жизни исчислению и постижению ангельских существ. А еще его детство прошло близ границы Истары – пропащей страны, чьим Архангелом был некогда Паллениэль.
– Паллениэль!.. Но его больше нет, он покинул сей мир, изгнанный другими Архангелами…
– Однако перед тобой его архиепископ: ты видишь ее своими глазами. Знай же: не все, что тебе говорили, истина.
Дельфон нахмурился, хотел что-то сказать… и тут заметил у нее за спиной кое-что, чего не увидел поначалу. И слова замерли у него на языке, ибо Могила Святой – круглое сводчатое помещение с доминантой в виде огромного каменного саркофага посередине – преобразилась.