Страница 6 из 16
Рано радовался Илья Фридрихович, ой рано! Надо было внимательнее смотреть телевизионные новости. Тогда бы Тумасов наверняка обратил внимание на короткое выступление президента во время визита на Камчатку:
– Никакими производственными нуждами нельзя оправдывать варварское уничтожение уникальных природных ландшафтов, поскольку они принадлежат не только нам, но и нашим детям, внукам, правнукам. А если у кого-то другое мнение, пусть спросит у себя: выживет ли человечество в безжизненной пустыне?
На следующее утро Тумасову позвонили:
– Илья Фридрихович, я бы на твоем месте крепко подумал насчет заказника.
Именно звонивший проталкивал документы Тумасова. Он был человеком, хорошо знавшим, откуда дует ветер в коридорах власти. Илья Фридрихович тут же уловил его мысль. Если за дело возьмутся настоящие эксперты, проект могут вовсе закрыть.
Тумасов немедленно позвонил своим оппонентам. Сказал, что ему, как и всякому русскому человеку, безумно дорога родная природа. Поэтому он снова вместе со специалистами съездил в заказник. Они еще раз хорошенько определились на местности и нашли оптимальный вариант объездного пути. Конечно, он потребует от Тумасова дополнительных капиталовложений, но чем не пожертвуешь ради сохранения природы.
Слова Ильи Фридриховича приняли за чистую монету и даже предложили стать членом общества. Тумасов вежливо отказался, сославшись на чрезмерную занятость. При этом, не удержавшись, он заметил с завуалированным сарказмом:
– Для вас же главное не деньги, а участие человека в ваших делах. У меня же на это совершенно нет времени. Двадцать четыре часа в сутки занимаюсь бизнесом.
На том и распрощались.
Глава 5
Солнце клонилось к закату. Где-нибудь в бескрайней степи можно было бы наблюдать, как его диск медленно сползает за линию горизонта, окрашивая небо в багровые или алые тона. В большом городе все гораздо тоскливее. Громады зданий заслоняют сверкающий диск задолго до того, как его нижний край коснется земли. Солнце то скроется, то выглянет между домами, слепя идущих навстречу людей. И оттенки неба в минуты заката совсем не те. Выхлопы автомобилей и ядовитые выбросы заводов добавляют в общую картину мрачные серые краски, как бы подчеркивая монотонную бесцветную жизнь обычного человека в мегаполисе.
Бориса Рублева подобные фенологические нюансы мало интересовали. Он быстрым шагом пересекал скверик, торопясь домой. Было то пограничное время, когда обычные граждане все реже заходят в скверик и его заполняют всякие сомнительные личности. В стороне от заасфальтированной дорожки Рублев заметил какое-то подозрительное копошение. Подойдя ближе, он увидел трех парней и девушку. Молодые люди обступили ее, один из них обхватил девушку руками. Та судорожно дергалась, безуспешно пытаясь освободиться, и тихо вскрикивала. Присмотревшись, Борис догадался, почему она не зовет на помощь. Девушка была азиаткой – вьетнамкой или китаянкой. Нет, скорее китаянкой. Вьетнамки мельче и комплекцией, и чертами лица. Скорее всего, она жила в Москве без прописки, и милиции боялась еще сильнее, чем насильников.
Молодые люди являлись смешанной компанией: русский и двое кавказцев. Они, игнорируя попискивания жертвы, принялись деловито срывать с нее одежду.
– Эй, ребята, по какому случаю лезете к девушке? Может, сегодня День насильника? – сойдя с дорожки, поинтересовался Комбат.
Парни дружно уставились на него. Мужик крупный, но уже в возрасте, куда ему устоять против троих? И чего он прет на рожон? Неужели мент?
– А тэбе какой дэло? Ты что, мылиция? Или хочешь нам помочь? – вызывающе бросил один из кавказцев.
– Нет, я не из милиции и помогать вам не собираюсь. Четверо на одну хрупкую девушку – это беспредел. Да и трое – слишком много. Отпустите ее, ребята.
– Мы сами разберемся, кого нам отпускать, а кого нет. Иди, мужик, своей дорогой. Мы пока тебя не трогаем из уважения к твоему возрасту, но, если будешь нарываться, схлопочешь. Зачем тебе на старости лет ушибы и переломы?
– Ушибы мне действительно ни к чему, – согласился Комбат, – но девушку жалко. Не вижу я на ее лице радости от общения с вами.
– Ты, старый пердун, довыпендриваешься! Бери ноги в руки, пока мы их тебе не обломали, и чеши отсюда, – злобно бросил русский.
– Хорошо, я уйду, но только вместе с девушкой, – стоял на своем Рублев.
– Вы оба отсюда не уйдете, а уползете, – пообещал русский и шагнул к Борису.
Вместе с ним двинулся один из кавказцев. Второй крепко держал китаянку.
– Ох, ребята, и откуда в вас столько дурной прыти? Вам надо вагоны с цементом разгружать или траншеи рыть. Глядишь, тогда бы не возникло желание насиловать по скверам девушек.
– Слюшай, он издэваэтца, да? За это я его буду бить долго и больно, – более экспансивный кавказец первым ринулся в атаку.
Никто не заметил, как южанин оказался на земле. Он только подскочил к Рублеву и уже пахал носом травку. Все произошло слишком быстро, русский не успел оценить обстановку и, сблизившись, попытался размашистым ударом в голову сбить Бориса с ног. Рублев выставил блок и коротко саданул противника в солнечное сплетение. Русский согнулся от чудовищной боли. Борис чуть повернул голову, заметил поднявшегося на четвереньки кавказца и небрежно пнул его ногой:
– Лежать, я сказал!
Кавказец послушно улегся. Борис развернул все еще корчащегося от боли русского и со всего маху влепил ему пинка под зад. Тот отлетел метров на десять и затих. Рублев стал медленно подходить ко второму кавказцу, державшему китаянку.
– Слюшай, нэ нада! Ми же все русский люди. И ты, и Валэрка, и Самвэл. Пачэму ты бьешь русских людей из-за какой-то иностранки? – от страха залепетал он первое, что пришло в голову.
– Выходит, ты – русский человек? – слегка удивился Борис.
– Да. Могу паспорт показать. Там для всэх написан, чито я – гаражданина Российский Фэдэраций. А она нэт, она нэ гражданина.
– Слушай ты, гражданина. Во-первых, отпусти девушку. А то от страха вцепился в нее, как клещ. А во-вторых, бери своих дружков и быстро отсюда уматывайте. Навсегда. Если я еще раз увижу вас вечером в этом сквере, головы поотрываю. Ясно?
Дважды повторять не пришлось. Троица быстро исчезла в сгущающихся сумерках. Девушка застыла на месте, словно не веря в свое спасение.
– Тебе есть куда идти? Ты где-нибудь живешь? – спросил Рублев.
– Да-да, – затрясла та головой.
– Ты по-русски хорошо понимаешь?
– Да-да, – повторила она.
– Отлично. Тогда покажи мне, в какую сторону тебе надо. А то нарисуются еще какие-нибудь отморозки, – медленно и членораздельно выговорил Борис.
Девушка поняла смысл сказанного. Она решительно повернула налево. Рублев пристроился рядом. Они шли молча, и Борис думал, что в том числе из-за таких вот мерзавцев «демократия» стала едва ли не ругательным словом. Возможно, это, как сейчас принято выражаться, менталитет русского народа. Ему нужна железная рука, а свободу он воспринимает как вседозволенность. Причем вседозволенность сильного. Если у тебя есть деньги, имеешь право помыкать бедными; если накачался в спортзале, можешь от нечего делать дать по зубам тщедушному очкарику; если ты начальник, то все подчиненные дураки; если родился мужчиной, можешь в темном переулке задрать юбку случайно попавшейся женщине. Сплошные биологические инстинкты, напрочь игнорирующие человеческую сущность.
Во дворе у знакомого Рублева компания школяров, старшему из которых едва исполнилось четырнадцать, набрав пива, забралась в детский садик. Дело было зимой, стрелки часов перевалили за половину восьмого. В одном из окон садика горел свет: молодая воспитательница задержалась по своим делам. Хлебнув пенного напитка, юнцы из любопытства зашли в комнату. Женщина увидела ватагу ввалившихся без спроса малолеток и стала их выпроваживать. Те сначала испугались, подались назад, но четырнадцатилетний заводила презрительно бросил:
– Вы че испугались? Она же одна. Ее не бояться, а трахать надо.