Страница 12 из 35
– На первом, – подтвердил я и невольно улыбнулся необычности вопроса.
– А я на втором. – Она легко вскинула сумку на полку надо мной. – Извините. Вы что, скоро выходите?
– Нет. Я до конца…
– А чего ж тогда не берёте постель и не ложитесь? Или вы в дороге со сном на вы?
– Всяко бывает…
– А я не могу. Устала… Пойду за постелью.
Легко и радостно девушка повернулась идти за постелью и лицом к лицу столкнулась с незаметно подошедшей сзади старухой.
– Бабушка! – сражённо вскрикнула девушка. – Вы-то зачем? Ну, тронется. Делать-то что будете?
– Поеду, – ласково ответила старуха. – Эка беда! Не с чужим с кем, с внучушкой… Что мне теперь… Гуляй, как вольная утка в воде.
Девушка взяла старуху за руку.
– Пойдёмте. Пойдёмте скорее на выход!
Старуха упёрлась.
– С больша ума сказано… Погоди, аюшка… Как же я пойду, не поглядевши, как ты тут состроилась?
– А что смотреть? Вот эта вторая полка моя.
– То-то, другонька, и есть, что вторая!
Старуха подошла ко мне и, слова не успев сказать, повернула голову на стук в окно.
Какой-то парень что-то выводил, смеясь, пальцем на стекле.
Старуха с досадой махнула на него.
– Ты-то, верченый провожальщик, что? Дороо́гой, дружа, надо было говорить! А не для чего теперище на пальцах плантовать.
И, отвернувшись от окна, теплея лицом, просительно обратилась ко мне:
– Мил человек, любезна душа… Ежли я вас очень попрошу… Уважьте старуху, учтите моё подстарелое женское положение…
Старуха, косясь на девушку, наклонилась ко мне, видимо, лишь за тем, чтобы девушка не слышала её слов.
Лицо старухи показалось мне как будто несколько знакомо. Я стал собранней всматриваться в неё.
И лицо, и голос вроде знакомы. Где я её мог видеть? Когда? Интересно, а я ей ничего не говорю? Наверно, ничего. Иначе разве б она смолчала?
– Мил человек, – зашептала старуха. – Внучушка моя не в спокое спит, кобырнуться может с верхов. Поменяйтесь, пожалуйста, с нею местами…
Я согласился.
– Бабушка! – с укоризной всплеснула руками девушка.
– Не бабушкай! Высватала тебе царску местность внизу, спи лиха сна не знай… С ясной душенькой теперь можно и идтить…
Поклонившись мне со словами благодарности, старуха приняла протянутую внучкой руку, и они заторопились к выходу.
Едва они отошли, сунул я сумку молодой попутчицы в рундук, снял ей матрас с верхотуры, а сам лёг на её полку, в головы – кулак.
2
Утром, ещё только расступилась ночь, был я в облздраве.
Ни чемодан, ни портфель, ни рюкзак с пшеном и колбасой в камеру на вокзале сдавать я не стал. Очередина! И побрёл под дождём со снегом по городу со всем своим богатством.
Уже тут, у угла на развале, подкупил я в полупустой портфель свежих помидоров, из последних.
Вваливаюсь как есть при всём при своём хозяйстве в приёмную с красно-кровавыми по полу коврами дорогими. Шапку с головы, оглядываюсь.
Стол. Телефон. Проводок чёрными завитушками льётся, покачиваясь, к пухлянке секретарше.
Секретарша ноль на меня почтения. Знай грохочет в трубку.
Снял я с плеч рюкзак. Стою.
Пошёл я оттаивать.
Лужицу подо мною налило. Будто сам потёк.
Присутствие и вовсе от меня отворотилось.
Села секретарша в хрустком кожаном кресле квадратной спиной ко мне, в трубку со смехом:
– Штучка твоя на уровне! Клевяцкая. Но, мать, извини, отпустила уже ма-а-аленькую бородку. Брить пора. Вот мой вчера приволок! Кинешь Буланчикову на сон грядущий – ржачку гарантирую! Да, да. Слушай… Начальник, значит, интеллигентно послал на три буквы подчиненного. Тот, обиженный, как заяц, бегом жаловаться в партком. Начальника вызвали, указали на грубость. Начальник снова вызывает подчиненного: «Я тебя куда посылал? А ты куда пошёл?» Ржёшь?.. Говоришь, аж матка в трусишки провалилась! То-то! Где наше не пропадало… Выдаю ещё… Замужнему женатику… Да, да, за-муж-не-му!.. Почему называю мужика замужним? Не женатым же называть. Мужики пошли хилей уже малого пукёныша, беспомощные, беззащитные. Именно они выходят замуж, а не мы. Баба нынче и заработает, и за семью где хошь и постоит, и доблестно полежит! И дома она герой – за бабьей спиной вольго-отно они разжились! Кобелянты вообразили, что они сильный пол. Но мы-то с тобой знаем, кто на самом деле сильный пол-потолок. Ну, не заставляй меня философию размазывать. Значит, замужнему мужику позвонила тайная левая дамуля – понимаешь меня, да? – и говорит, что она переехала на новую квартиру и что у неё новый телефон. Кнурик[41] записал пальцем номер на стекле – его дура, в просторечии жона, в последнем десятилетии окна не мыла. Не мыла, не мыла, а тут возьми да и помой! Он…
Лопнула у меня терпелка, саданул я ребром ладони по рычажкам.
Жалобное пиканье, частое, надсадное, закапало из трубки.
– Да вы где находитесь? – взвилась мамзелиха, швырнув трубку на телефон и подперев себя с крутых боков мячами-кулачищами.
– Где и вы.
– Как ведёте-то себя?
– Как уж заставляете. Если думаете, что я за тыщу вёрст пёрся слушать ваши анекдоты, ошибаетесь. К заведующему мне!
– Заведующего нет. На сессии… Но вы не отчаивайтесь, – неожиданно как-то быстро переменившись, вроде участливо обронила она. – Я провожу вас к первому заму. Вещи пускай тут… Пойдёмте.
Жестом она пригласила следовать за ней. Первой вышла и уже из коридора держала настежь распахнутой дверь, ожидая, покуда не пройду я.
Стыд за выходку с телефоном накрыл меня.
Я смешался.
Было неловко идти рядом, я приотстал. Всё не видеть её глаз…
Вышагивая с опущенной головой следом, прикидывал, с чего начать извинения, как вдруг говорит она в приоткрытую дверь, что была по соседству с приёмной:
– Виринея Гордеевна! Тут товарищ… Примете?
– Что за вопрос!
Маленькая чопорная женщина с гладко причёсанными волосами вышла из-за заваленного грудами бумаг стола, энергично здороваясь, дёрнула за руку книзу, предложила сесть и села сама.
– Я вся внимание. Пожалуйста.
– Позвольте узнать, как ваше самочувствие?
В ответ она усмехнулась дряблыми, в утренней спешке не прикрытыми пудрой уголками тонкого рта, с наслаждением выпрямилась в кресле с сине-серыми вытертыми подлокотниками.
– А разве мой вид вызывает беспокойство? Надеюсь, не в этом вся важность дела?
– Отнюдь.
Ей нравилась её тонкая, еле уловимая ирония, с которой она просто изящно уходила от прямого ответа, уходила, оставляя чувствительную царапину на моём самолюбии. Опытный ум не мог не сказать ей этого.
– И всё же, как самочувствие? – повторил я глуше, настороженней.
– Можно подумать, – со смешанным чувством отвечала она, – что вы только за тем и пришли, чтоб справиться о моём самочувствии.
– Представьте.
– Спешу успокоить. Отличное! – Сухими ладошками она пристукнула по краям стола. – Бессонницей не страдаю.
– Вот только поэтому сегодняшнюю ночь в поезде я провёл без сна. Хотел было сразу к районному руководству. Потом решил: ан нет, зайду сперва порадую облздрав.
– У вас жалоба? Из какой вы редакции?
– Не из редакции я вовсе… Позавчера получил я из Верхней Гнилуши письмо. Брат пишет, тяжело заболела мама. Живут они через два дома от центральной районной больницы – отправили в Ольшанку. За двадцать километров! Немыслимо! Что-то я не слыхал, чтоб, скажем, москвича везли лечить на Чукотку. А тут…
– А тут, молодой человек, надо понять. У нас больницы поделены по профилям. В одну больницу везут со всего района с одним заболеванием, в другую – с другим… В такие профильные больницы мы даём лучшее специальное оборудование, шлём наиболее опытных специалистов. Наверно, вашу маму просто-напросто направили в профильную больницу. Только и всего. Оснований для паники я не вижу.
– Особенно когда не хочешь видеть… Понимаете, брат один. Работает. Навестить даже проблема. За двадцать километров не набегаешься вечерами. А автобусы не ходят, дорогу раскиселило. А представьте, каково старому больному человеку одному среди чужих? И будь профильная та больница хоть раззолотая…
41
Кнурик – сексуально озабоченный мужчина небольшого роста.