Страница 10 из 26
Господин Шарль Герен имеет блистательные качества живописца и задатки литератора. Из этого следуют изъяны, не лишённые приятности.
Господин Лапрад является в полной мере человеком своего времени; также и его искусство является преходящим, как всё, что не опирается ни на глубокое знание прошлого, ни на божественное предвидение будущего.
В целом, Салон независимых 1908 года столь же интересный, как и Салоны прошлых лет. Он содержит меньше новаторских работ, но тенденции лучше обозначены, утверждаются различия между художниками, направления лучше показывают цели, которые ставят перед собой молодые мыслители изобразительного искусства.
Этот Салон уже в прошлом. И, если действительно, как я думаю, несколько художников показали больше, чем только стремление к прекрасному, то тогда, наверное, небесполезно будет вспомнить здесь эту фразу Малларме, прекрасной благодаря содержащейся в ней надежде: «… Я не вижу исчезновения чего-либо, что было прекрасным в прошлом».
Три добродетели изобразительного искусства
Добродетели изобразительного искусства: чистота, единство и истинность попирают своими ногами покорённую природу.
Тщетно волнуются сезоны, толпы единодушно стремятся к одинаковой смерти, наука разделяет на части то, что существует в реальном мире, и снова эти части соединяет, миры навсегда удаляются от нашего восприятия, наши изменчивые образы повторяются и воскрешают свою бессознательность, и цвета, запахи, шумы изумляют нас, а затем исчезают из природы.
Это чудовище, называемое прекрасным, не вечно.
Мы знаем, что у нашего дыхания не было начала, и оно никогда не прекратится, но мы постигаем, прежде всего, творение и конец мира.
Между тем, слишком много художников и, в особенности, живописцев всё ещё обожают растения, камни, тень или людей.
Мы быстро привыкаем к порабощённости тайной. И это рабство заканчивается созданием приятного досуга.
Мы оставляем рабочим покорять вселенную и у садовников меньше уважения к природе, чем у художников.
Время становиться хозяевами. Добрая воля ничуть не гарантирует победы.
По эту сторону вселенной пляшут подверженные смерти формы любви, и название природы подытоживает их проклятый порядок.
Пламя есть символ живописи и три добродетели изобразительного искусства пылают, испуская свет.
Чистота имеет огонь, нисколько не страдающий на чужбине, и жестоко трансформирует в самоё себя то, чего она касается.
У неё есть это восхитительное единство, состоящее в том, что если мы отделим от неё каждый язык пламени, они все будут похожи на единый огонь.
У неё есть, наконец, возвышенная истинность своего света, которую никто не сможет отрицать.
Доблестные художники этой западной эпохи считают свою чистоту противостоящей силам природы.
Она есть забытье после этюда. И чтобы умер обладающий чистотой художник нужно, чтобы не было всех этих прошедших веков.
Живопись на западе очищается в присутствии этой идеальной логики, переданной художники прошлого художникам будущего, как если бы они дали им жизнь.
И это всё.
Невозможно повсюду носить за собой тело своего умершего отца. Его оставляют в компании с другими умершими. И о нем вспоминают, о нём сожалеют, о нём говорят с восхищением. И, если становишься отцом, не нужно надеяться на то, что кто-нибудь из детей захочет стать твоим двойником во имя жизни твоего трупа.
Но наши ноги тщетно пытаются оторваться от почвы, хранящей в себе мёртвых.
Уважать чистоту значит крестить инстинкт, гуманизировать искусство и обожествить личность.
Корень, ствол и цветок лилии являют собой прогрессирование чистоты вплоть до символического цветения.
Все части растения равны перед светом, и разные варианты теней есть следствие этой силы света, созидающей по своей прихоти.
Нам не известны все цвета, и каждый человек изобретает их заново.
Но художник должен, прежде всего, создать спектакль собственной своей божественности, и картины, которыми он предлагает восхищаться людям, сообщают им славу монументально подвергать испытанию также и свою собственную божественность.
Для этого необходимо охватить одним взглядом: прошлое, настоящее и будущее.
Полотно должно представлять это сущностное единство, только оно производит экстаз.
Итак, ничто преходящее не будет следствием случая. Мы не вернёмся внезапно назад. Свободные зрители ни в коем случае не уйдут из нашей жизни, потому что мы любопытны. Контрабандисты, торгующие солью нашего сознания, не переправят обманным путём наши соляные столпы через таможенный контроль разума.
Мы вовсе не будем скитаться в неизвестном будущем, которое, отделённое от вечности, есть всего лишь слово, предназначенное для того, чтобы соблазнять человека.
Мы не исчерпаем себя, схватывая слишком мимолётное настоящее, могущее быть для художника всего лишь маской смерти: миром.
Картина неизбежно будет существовать. Видение будет цельным, полным и его бесконечность, вместо того, чтобы отметить несовершенство, только подчеркнёт сходство нового творения и нового творца, но и не более того. Без этого не будет никакого единства, и сходства, которые будут иметь разные точки полотна с разными духами, с разными предметами, с разным светом, укажут только лишь на множество негармоничных несоответствий.
Поэтому, если могло бы быть бесконечное число творений, каждое из которых свидетельствовало бы о своём творце, без того, чтобы каждое из творений загромождало пространство тех, что существуют одновременно с ним, невозможно было бы мыслить о них одновременно, и смерть проистекает из их последовательного сочетания, из их смешения, из их любви.
Каждое божество создано по своему образу и подобию, как и художник. И только фотографии копируют природу.
Чистота и единство не берутся в расчёт без истинности, которую нельзя сравнивать с реальностью, поскольку она одна и та же, вне всяких природ, которые силятся нас удержать в фатальном порядке вещей, где мы не более чем животные.
Художники, прежде всего, – это люди, желающие стать бесчеловечными.
Они мучительно ищут следы бесчеловечности, следы, не встречающиеся нигде в природе.
Они есть истинность, и вне их мы не распознаём никакой реальности.
Но мы никогда не открываем реальность раз навсегда. Истинность всегда будет новой.
Собственно, в противном случае, она есть ни что иное как естественная и самая убогая система, каковой является природа.
В этом случае, жалкая истинность, более далёкая, менее различимая, менее реальная, каждый день сводила бы живопись к состоянию пластического письма, предназначенного только для облегчения отношений людей, принадлежащих к одному племени.
До наших дней быстро находили механизм для воспроизводства таких знаков, не рассуждая об этом.
Жорж Брак
Совсем немного времени тому назад, художественные достижения, которые делало некоторое число художников, чтобы обновить изобразительное искусство, были мишенью для насмешек не только публики, но и всей критики. Сегодня шутки прекратились; никто больше не осмеливается поднять на смех эти восхитительные работы без того, чтобы одновременно не пойти в наступление на порядок и гармонию, на грацию и на чувство меры, на эти качества, без которых совсем не было бы искусства, но была бы яростная буря различных темпераментов, более или менее благородных, пытающихся лихорадочно, поспешно, неразумно выразить своё восхищение природой. В этих чертах мы распознаём импрессионизм. Это название было выбрано удачно; речь шла о людях, действительно «находящихся под впечатлением» перед небом, перед деревьями, перед жизнью при разном свете. Это ослеплённость ночных птиц от света дня, и это также смятение первобытных людей, ошеломлённых дикарей перед сверканием звезды, перед величием стихии. Ни тем, ни другим, всё-таки, никогда не пришло бы в голову видеть в своих потрясениях непосредственно художественную эмоцию. Чувствуя, что она происходит, прежде всего, из религиозных переживаний, они культивировали её, выверяли её, применяли её, воздвигая затем свои гигантские монументы, выводя стиль их декора, создавая в качестве подобия, как сам Бог, экспрессивные образы своих представлений о вселенной. Впрочем, импрессионизм был ничем иным как мгновением в изобразительном искусстве, исполненном, единственно и скудно, религиозности. Отдельно от нескольких мастеров, великолепно одарённых, уверенных в себе, мы видим толпу последователей, неофитов, демонстрирующих своими картинами, что они обожают свет, что они находятся в непосредственном общении с ним, и они это доказывали тем, что ни в коем случае не смешивали цвета, так что было достаточно размазать по холсту краски, чтобы стать художником, так становятся христианами после крещения: для этого не нужно согласия того, кто крестится. И было достаточно, чтобы у тебя не было вкуса, необходимого для достижения мастерства. Я уже не говорю о тех импровизированных художниках, всех возрастов, не получивших предварительно надлежащего образования, ставших художниками для получения наживы, потому что её легко было получить в искусстве, где правил случай. Невежество и буйство, вот что характеризует импрессионизм. И, говоря о невежестве, я имею ввиду, в большинстве случаев, полное отсутствие культуры; поскольку, что касается науки, её втискивали повсюду, к месту и не к месту; себя к ней причисляли; сам Эпикур был в основании системы, о которой идёт речь, и теории физиков того времени показывали достоинства самых жалких импровизаций.