Страница 5 из 31
– Мам, отец скоро приедет, – сказал Гришка, засунув палец в рот.
– Да знаю я, не мешайся.
– Блины печёшь? – он схватил один блин из дымящейся горки.
– Не трожь! – мама шлёпнула его по руке, но Гришка только перебросил горячий блин в другую руку и отошёл от стола.
– А клубничное варенье достала? Отец шибко любит.
– Ох, батюшки, совсем забыла, хорошо, что напомнил. Ну-ка, слазь в погреб, – сказала она Гришке, отставляя сковороду с огня.
– Мам, да я не знаю, где лежит. Я тебе подпол открою, а ты уж сама.
– Не знает он, не знает, – мама недовольно поворчала, но подобрала подол платья и стала спускаться за вареньем. – Дома надо жить, тогда всё знать будешь!.
Гришка дождался, когда она отошла в дальний угол погреба, схватил телогрейку, висевшую в закутке, и выбежал из дома.
Дуня услышала лай собаки.
«Наконец-то», – с облегчением вздохнула она и посмотрела в окно. Силуэт лошади едва белел в синих сумерках. За пышными кустами черноплодной рябины вдоль штакетника больше ничего не было видно. Дуня спешно расправила рукава, запалила керосиновый фонарь, мельком глянула в зеркало над умывальником и поспешила на улицу.
Двор, слабо освещаемый светом из окон, моментально оживился. Музгарка, увидев хозяйку, соскочила с телеги, подбежала к забору и, радостно виляя хвостом, стала носиться вдоль штакетника, лаять и скулить.
– Сейчас, сейчас, милые мои, – Дуня торопливо снимала цепь с ворот. – Проголодались, устали с долгой дороги-то.
Лошадь громко фырчала.
– Снежка, кормилица ты наша, сейчас накормлю тебя, погоди, милая, – Дуня открыла ворота и погладила лошадь по морде.
Та отозвалась на ласку, ткнулась тёплым влажным носом в плечо хозяйке. Музгарка тут же метнулась в открытые ворота, встала лапами Дуне на подол и начала ластиться.
– Ну ладно тебе, уймись, уймись. Будет тебе.
Около ворот проскользнула тень, Дуня подняла фонарь. Свет выхватил из темноты заросшее щетиной лицо, кепку и весёлый огонёк в глазах мужа. Фёдор подошёл к Дуне, крепко прижал её к себе и поцеловал в губы. От него пахну́ло сеном и махоркой.
– Ну как тут? – спросил он, отпуская жену.
– Дак добро, – ответила та обмякшим голосом и почувствовала, как кровь прилила к её щекам. Невольно опустила она фонарь и прижалась к мужу.
– Это ты у меня ещё добра, – пошутил он, обнимая её в ответ.
На мгновение они застыли. Дуня чувствовала, как мягкая щетина мужа щекочет её лоб. Они стояли молча, слушая только стрекот сверчков во внезапно затихшем мире. Наконец Фёдор отпустил Дуню, взял лошадь за удила и повёл её во двор:
– Зови сорванцов-то, пусть помогают телегу разгружать. Там две коровы нынче да гуси. Пристроить надо. В понедельник в ОРС10 сдам.
Мимо Дуни проехала подвода, застланная сеном. Из дощатого ящика, водружённого на воз, донеслось гусиное гоготанье. Следом, привязанные к телеге, покорно проплелись две коровы. Поравнявшись с Дуней, они, будто зная, кого надо просить, вместе замычали.
– Сейчас, голубушки, подою вас, потерпите, милые.
– Ну, так зови, говорю, – сказал Фёдор и пошёл запирать ворота.
– Ох, – вздохнула Дуня, пытаясь отвязать коров. Руки начали дрожать, она не могла справиться с узлом. – Витя-то в кровати лежит, глаза обжёг… Но ты не серчай только, доктор сказал, видеть будет, только надо недельку капли покапать, – Дуня говорила всё тише и тише, будто боясь собственных слов. Голос не слушался и словно застревал в горле, проваливаясь куда-то внутрь, в живот, затягивая за собой дыхание.
– Ты что там бормочешь? – громко спросил Фёдор, распаляясь. – Как он глаза-то умудрился обжечь? Он что у нас, дурак?! Глаза в огонь засунул?!
Фёдор подошёл к жене, выхватил верёвку из её рук и сказал грубо:
– Дай сюда!
– Говорит, поджигу какую-то делал. На пне всё разложил… выстрелил… – пролепетала Дуня, пятясь от мужа назад, к дому.
– Что?! А Гришка где?! Тоже лежит?!
– Гришка-то? Гришка-то здесь, сейчас позову, – Дуня, подхватив подол, побежала в дом.
.
Но Гришка был уже далеко. Он бежал быстро по наизусть выученным тропинкам между задних дворов, не поднимая шума. Вскоре он выскочил на луг, ограждавший посёлок от леса, и так же, без оглядки, пересёк его. Остановился на краю поля и прислушался.
Перед ним возвышался огромный чёрный лес, заглатывающий всё живое в кромешную тьму, притягивающий своей погибельной силой так, что невозможно было отвести взгляд. Где-то, совсем близко, ухнула сова и ей ответила вторая – тише, из глубины. Ветер шатал и гнул деревья, они хрипло стонали, скрипели и, ломаясь, трещали, словно моля о пощаде. Послышался волчий вой.
«Далеко, за топью», – подумал Гришка и обернулся назад.
Посёлок был ярко освещён полной луной. Избы, пожарная колокольня и купол без креста на полуразрушенной церкви серебрились на фоне синего неба. В окнах домов горел свет, казалось, там уютная и тёплая жизнь. Но Гришка знал: только не в их доме. По крайней мере ― не сегодня.
Вдруг он услышал шорох кустов, совсем близко, в трёх шагах от себя. Он перестал дышать, медленно повернул голову в сторону шума и застыл. Из кустов на него смотрели два немигающих глаза, отсвечивающих жёлтым светом луны.
– Лиса, – облегченно вздохнув, он решительно шагнул в чащу.
– Витька! – рявкнул отец с кухни. – Подь сюда!
Витя встал с кровати и на ощупь пошёл на кухню. Он уже чувствовал по голосу отца, что в этот раз придётся туго.
– Сходи за нагайкой, – скомандовал Фёдор Дуне. – Да побыстрее. – Сам он сел на табурет в прихожей. Уставший, голодный, осунувшийся за дальнюю дорогу, весь в пыли, покрывавшей его волосы так густо, что, казалось, они были седыми.
– Федя, может не надо? – жалобно спросила Дуня, глядя на Витю, его тёмно-русые волосы, убранные повязкой назад так, что он походил на девочку.
Фёдор не ответил, только дико взглянул на Дуню. Она опрометью выскочила из кухни и побежала в хлев. Нагайки там не оказалось.
«А верно, на телеге осталась», – подумала Дуня и вышла из дома. Жёлтый свет мягко лился из окон избы, подчёркивая силуэты застывших деревьев и зубчатого забора. вечерн Лошадь, так и не распряжённая, стояла во дворе с телегой, груженой клетками с гусями. Собака, увидав хозяйку, вскочила и стала бегать вокруг нее, выпрашивая еду. Дуне послышался вой волка в лесу. Она прислушалась. Но вновь замычали коровы, требуя дойки, и за их стенаниями больше ничего не было слышно.
«Господи, спаси и сохрани, Господи, спаси и сохрани», – безостановочно молилась она, не зная, за кого просить больше: то ли за сбежавшего Гришку, то ли за Витьку.
– Сейчас, милые, сейчас, – она взяла сыромятную нагайку с телеги, ощупала ее.
«Хорошо, что шлепок без свинца», – тяжело вздохнув, ссутулившись, будто наказание ждало её саму, она пошла в дом.
– Ты иди давай, лошадь распряги, коров подои да накорми всех, – гаркнул на неё муж и со злостью вырвал нагайку из рук. – Да побыстрее, лошадь, чай, работала всю неделю, не то, что вы тут, тунеядцы.
– Иду уже, иду.
Дуня хотела было взять телогрейку, но её на крючке не оказалось.
«Хорошо хоть телогрейку взял, не замёрзнет», – промелькнула мысль, и на душе стало хоть чуточку спокойнее.
– Гусей-то куда девать? В курятник или на улице оставить? – спросила она.
– Вот дура баба, она и есть дура! Они же все перья у кур повыдёргивают!
– А ты что стоишь, скидывай портки давай! – тут же приказал он Вите, который молча стоял в углу.
– Да поняла я, поняла, чё орать-то!
Дуня вышла в сени, еле сдерживая слёзы. Из всей своей семейной жизни, начавшейся рано – ей тогда едва семнадцать исполнилось – она прекрасно знала, что остановить Фёдора уже не сможет, а если попытается, он будет только свирепеть и свирепеть, а потом и ей достанется под горячую руку. Она прижалась спиной к двери, пытаясь освоиться в потёмках и найти какой-нибудь тулуп. Несмотря на то что осень стояла тёплая, вечерами уже холодало, а наутро трава покрывалась изморозью. Вдруг Дуня услышала звучный шлепок нагайки о голую кожу, всё её тело дёрнулось, содрогнулось, сжалось, и она выбежала на улицу.
10
ОРС – аббревиатура: отдел рабочего снабжения. Предприятие розничной торговли в СССР, которое доставляло продукты рабочим и служащим некоторых отраслей промышленности.